был очень невелик – попытаться или сдаться сразу, – Дик сделал решительный шаг.

– Но что, если наша вселенная вращается таким образом, что может показаться неподвижной?

– Вы имеете в виду: вращается крайне медленно?

– Нет. Но вы же помните гипотезу Джона Уиллера: что, может быть, во всей Вселенной существует только один электрон, который просто движется во времени взад и вперед с такой скоростью, что кажется, будто их неизмеримое множество.

– Ах да. Furchtbar herzig. Изящная выдумка.

– Но Джон не принял во внимание того, что электрон при обратном движении во времени превращается в позитрон. Мои графики…

– Ах! – перебил его Гедель. – Так вот вы кто! Молодой человек, рисующий странные кривые.

Фейнман улыбнулся:

– Виновен по предъявленным обвинениям. В любом случае, конечно, если объект, содержащий электрон, движущийся в будущее, вращается по часовой стрелке, его можно рассматривать так же обоснованно, как и тот же объект, содержащий позитрон, вращающийся против часовой стрелки.

Глаза Геделя оставались закрытыми дольше, чем при обычном моргании, он, судя по всему, пытался зрительно представить себе сказанное.

– Да, верно. Конечно, это не электронный спин Уленбека, но…

– Нет. У электрона и позитрона однонаправленные спины. Я говорю о макроскопической физической ротации любого объекта, в который входят электрон или позитрон. Если что-то движется по правонаправленной спирали, направляясь в будущее, то при движении в прошлое оно будет вращаться по спирали в левую сторону.

Гедель кивнул.

– А теперь, – продолжил Дик, – предположим, что наша вселенная почти мгновенно переходит из состояния материи в состояние антиматерии, причем электроны превращаются в позитроны и обратно, как если бы они… – Он неопределенно махнул рукой.

– Вроде… осцилляции? – подсказал Гедель. – Никто еще не предлагал такого взгляда на фундаментальные частицы.

– Я знаю, но подумайте вот о чем: если вселенная быстро колеблется между состояниями материи и антиматерии – то есть попеременно состоит из частиц материи, движущихся вперед во времени внутри вселенной, вращающейся по часовой стрелке, и из частиц антиматерии, движущихся назад во времени как часть вселенной, вращающейся против часовой стрелки, – то суммарный эффект был бы равен нулю при общем видимом вращении.

– И тогда даже наша собственная, реальная вселенная могла бы быть пронизана замкнутыми времениподобными кривыми! – заявил Гедель. – Какая интересная мысль! Конечно, возникли бы некоторые флуктуации…

– Вроде броуновского движения или саккадических движений глаза, только на порядки быстрее.

– Верно, – сказал Гедель. – Это выходит далеко за пределы возможностей любого из наших современных измерительных приборов, но теоретически экспериментально проверяемо и фальсифицируемо. – Он оглядел Фейнмана с головы до ног, несомненно, прикидывая, какую опасность тот может представлять, и, к радости Дика, предложил: – Не проводите ли вы меня до дома? Хотелось бы обсудить это поглубже!

Глава 43

Какая жалость, что они набросились на него, а не на какого-нибудь милягу вроде Бете. Теперь мы все должны встать на сторону Оппенгеймера.

Энрико Ферми

Роджер Робб снова поднялся со стула и посмотрел на Оппи. На сей раз за спиной юриста не было солнца, и Оппи в кои-то веки смог отчетливо разглядеть его хищное лицо с резкими чертами.

– Доктор, можем ли мы еще раз сослаться на ваше письменное заявление в этот совет, пожалуйста, сэр? На четвертой странице: «Весной 1936 года друг познакомил меня с Джин Тэтлок, дочерью известного профессора английского языка в университете, и осенью я начал за ней ухаживать. Мы, по крайней мере дважды, были достаточно близки к браку, чтобы считать себя помолвленными». – Оппи кивнул, и Робб продолжил: – Однако, доктор, насколько я понимаю, между 1939 и 1944 годами вы общались с мисс Тэтлок от случая к случаю. Это правда?

В предвечернем свете Оппи видел также и Китти. Недавно она упала и сломала ногу, которая теперь была в гипсе; костыли, прислоненные к стене, стояли позади нее березовыми стражами. Ее лицо выглядело непроницаемым, но она так вцепилась в деревянные подлокотники своего кресла, что пальцы побелели, и покрытые красным лаком ногти казались еще ярче.

– Сомневаюсь, что наши отношения можно назвать «случайными», – медленно ответил Оппи. – Мы были очень сильно привязаны друг к другу, и, – он снова посмотрел на Китти, – наши встречи по-прежнему вызывали сильные проявления чувств.

Робб кивнул:

– Сколько раз вы виделись с нею за период с 1939 до 1944 года?

– За пять лет? Можно предположить, что раз десять.

– При каких обстоятельствах это происходило?

– Конечно, часть наших встреч происходила в публичной обстановке. Припоминаю, что навестил ее под новый, 1941 год.

– Где?

– То ли у нее дома, то ли в больнице, где она работала, уже не помню. Тогда мы с нею пошли выпить в «Топ оф зе марк». И еще она не единожды бывала в гостях у нас дома в Беркли.

Робб повернулся всем телом, чтобы прямо смотреть на Китти.

– В гостях у вас и миссис Оппенгеймер?

– Да, – подтвердил Оппи. – Ее отец жил в Беркли за углом от нас. Я однажды был у нее в гостях там. И… я был у нее в гостях, как я, кажется, уже говорил, в июне или июле 1943 года.

– Насколько я помню, вы по этому поводу сказали, что «виделись с нею».

Оппи заставил себя не возвращаться взглядом к Китти:

– Да.

– Зачем вам понадобилось видеться с нею?

– Она выказывала большое желание увидеться со мною еще до нашего отъезда в Лос-Аламос. Тогда я не смог выкроить время. Кроме того, я не имел права сказать ей, куда мы уезжаем. – Робб посмотрел на него, явно показывая взглядом, что ожидает продолжения, и Оппи продолжил: – Я чувствовал, что ей очень нужно увидеть меня. Она проходила лечение у психиатра. Она… она была крайне несчастна.

– Вы узнали, почему ей понадобилось увидеться с вами?

Смотреть точно перед собой!

– Потому что она все еще любила меня.

– Где вы встретились с нею?

– У нее дома на Телеграф-хилл.

– Когда вы видели ее после этого?

– Она отвезла меня в аэропорт, и с тех пор я больше не видел ее.

– Это было в 1943 году?

– Да.

– Она в это время состояла в Коммунистической партии?

– Мы не касались этого вопроса. Я думаю, что нет.

– В письменных показаниях вы отметили, что знали, что она коммунистка.

– Да. Я знал это осенью 1936 года.

– У вас были основания считать, что в сорок третьем году она не была коммунисткой?

Оппи, сидевший скрестив ноги, поставил их ровно:

– Нет.

– Вы провели с нею ночь, верно?

Ему потребовалось много сил для того, чтобы этот единственный слог прозвучал естественно, ровно, даже равнодушно:

– Да.

Он услышал, как у Китти перехватило дыхание.

– Это случилось, когда вы работали над секретным военным проектом? – спросил Робб таким тоном, будто не верил собственным словам.