не согласились бы с вами. – Он махнул рукой. – Это вопрос семантики.

– Позвольте снова вернуться к конкретике, – сказал Робб. – Согласны ли вы, доктор, что при оценке инцидента с Шевалье следует учитывать и слова доктора Оппенгеймера о том, что произошло, а также и показания таких людей, как вы?

– Погодите, погодите. Я не давал показаний по поводу этого случая. О нем я только слышал.

– Отлично. Но тот, кто слышал, как доктор Оппенгеймер описывал этот инцидент, имеет преимущество перед тем, кто не слышал этих показаний, верно?

И снова Раби обрадовал Оппенгеймера, не поддавшись на эту уловку:

– Я оставляю за собой право на собственное мнение. За мной очень продолжительное общение с Оппенгеймером и непосредственное наблюдение за его всевозможными мельчайшими реакциями. Я видел, как работает его мозг. Я видел, как развивались его чувства. И я по-прежнему буду придерживаться своего права на собственное мнение.

Робб, судя по всему, понял, что проигрывает эту схватку.

– Благодарю вас, доктор, – с этими словами он вернулся на свое место.

Гордон Грей посмотрел на другой стол:

– У вас имеются еще вопросы?

Ллойд Гаррисон кивнул Гербу Марксу, и тот встал:

– Я хотел бы задать еще один вопрос, если на это будет согласие комиссии.

Грей кивнул.

– Доктор Раби, в ходе допроса доктора Оппенгеймера об этих обстоятельствах адвокат правления задал ему вопрос, не была ли история, которую он рассказал сотрудникам службы безопасности, выдумкой и сплетением лжи, и на это Оппенгеймер ответил: «Верно». Он согласился с характеристикой, которую дал этому эпизоду адвокат.

Раби полуобернулся, как будто хотел взглянуть на Оппи, но их разместили так, что они не могли встретиться взглядами. Маркс продолжал:

– Хочу спросить вас, доктор Раби, не вызывает ли эта информация у вас желания высказать какие-либо дополнительные комментарии?

Раби полностью повернулся вперед, и Оппи заподозрил, что его взгляд снова был прикован к комиссии, а не к задавшему вопрос адвокату.

– Видите ли, – сказал он, – я могу это объяснить весьма сильным чувством личной лояльности, обусловленным дружбой. Я понимаю это так, что, упомянув Элтентона, он счел, что полностью выполнил свои обязательства. Да, все остальное было очень глупым поступком, но я не стал бы вкладывать в это зловещий подтекст.

– Доктор Раби, вы уверены, что доктор Оппенгеймер не повторит впредь подобной ошибки?

В статье для журнала «Тайм», поместившего на обложке его портрет, Роберт написал, что в детстве был «до противной елейности хорошим мальчиком». В 1940-х годах И. А. Раби – по крайней мере, такой слух дошел до Оппи – назвал взрослого Роберта «богатым избалованным еврейским отродьем из Нью-Йорка». Но если принц Арджуна смог смириться с уготованными ему обязанностями, то, очевидно, то же самое по силам и некоему Робу Оппенгеймеру.

– Безусловно уверен, – ответил Раби. – Этот человек способен необыкновенно быстро учиться. – Он поднял руки ладонями вверх, словно изображая весы правосудия. – Я думаю, что сегодня перед нами гораздо более зрелая личность по сравнению с той, которую он представлял собою тогда.

Оппи улыбнулся и откинулся на спинку дивана. Часы показывали 3:25 пополудни, и Грей объявил перерыв до завтра. Раби покинул свое место, повернулся и подошел к Оппи, который тоже поднимался на ноги. Роберт наконец-то смог увидеть лицо своего старого друга, которое, хотя и не сияло, но выражало удовлетворение от хорошо выполненной работы.

– Спасибо, – сказал Роберт, пожимая руку Раби. – Спасибо.

– Что за цурес![62] – воскликнул Раби. – Остается надеяться, что они поймут намек. Кто у них следующий свидетель?

Тут к ним дохромала Китти с все еще загипсованной ногой. Раби поцеловал ее в щеку; она тоже поблагодарила его за показания.

– Помилуй бог, – удивился Раби, глядя на нее, – что с вами случилось?

– Проклятые ступеньки в Олден-Мэноре, – ответила, поморщившись, Китти. – Нога подвернулась.

Раби воспринял ее слова с не очень хорошо скрытым скептицизмом, как будто подумал: «Не ступеньки, а стаканчики!» – и вновь повернулся к Роберту:

– Извините, что вы сказали?

– Вы спросили, кто из свидетелей будет давать показания завтра.

– Ах да, – кивнул Раби. – И кто же?

Оппи жестом предложил идти к двери:

– Эдвард Теллер.

Раби на мгновение застыл:

– Вот же черт…

Глава 44

Я искренне думаю, что без Теллера мир был бы гораздо лучше. Я считаю его врагом человечества.

И. А. Раби

Прокурор Роджер Робб прошелся по залу и, остановившись перед похожим на медведя физиком, сказал:

– Доктор Теллер, позвольте для начала спросить вас, сэр: вы сегодня выступаете здесь в качестве свидетеля по собственному желанию?

Теллер, как всегда, говорил рокочущим голосом с сильным акцентом:

– Я пришел сюда, потому что меня об этом попросили и потому что считаю своим долгом сказать по запросу то, что я думаю по этому поводу. – Он поерзал на свидетельском стуле, и его нога-протез клацнула по половицам. – Хотя предпочел бы не приходить сюда.

– Насколько я помню, сэр, некоторое время назад вы заявили мне, что все, что имеете высказать по этому вопросу, хотели бы сказать в присутствии доктора Оппенгеймера?

– Совершенно верно.

– Вы намерены высказать предположение о том, что доктор Оппенгеймер нелоялен к Соединенным Штатам?

Со своего диванчика в дальнем конце комнаты Роберт видел, как затылок Теллера качнулся влево, а потом направо.

– Я не собираюсь высказывать подобные предположения. – Он умолк, и Оппи подумал, что на этом все, но после небольшой паузы венгр продолжил: – Я знаю Оппенгеймера как чрезвычайно восприимчивого интеллектуально и очень сложного человека и думаю, что с моей стороны было бы самонадеянностью и ошибкой пытаться каким-либо образом анализировать его мотивы. Но я всегда предполагал и сейчас предполагаю, что он верен Соединенным Штатам. Я останусь при этом мнении, пока не увижу убедительных доказательств обратного.

Робб коротко кивнул:

– А теперь вопрос, вытекающий из сказанного. Верите вы или нет, что доктор Оппенгеймер представляет угрозу безопасности?

В зале суда воцарилась тишина, которую нарушал лишь отдаленный голос экскурсовода, который рассказывал через мегафон экскурсантам о белом шпиле, посвященном президенту, не умевшему лгать.

Теллер глубоко вздохнул, его широкие плечи поднялись.

– Мне случалось видеть очень много примеров действий доктора Оппенгеймера – я понимал, что доктор Оппенгеймер предпринимает действия, – обоснование которых мне было чрезвычайно трудно понять. – Он покачал головой, и Оппи представил, как он сдвигает огромные косматые брови. – Я по многим вопросам полностью не соглашался с ним, и его действия, откровенно говоря, казались мне путаными и… – он сделал паузу, словно пытался подобрать более подходящее прилагательное, но в итоге использовал то же, что и раньше: – сложными.

Многочисленные проблемы. Они принципиально разошлись во мнениях по поводу супербомбы – вот, пожалуй, и все. Да, этот