– Знаешь, если ты мне это говоришь, значит, в самом деле, я делаю что-то не то, – усмехнулся я.

– Делаешь? – И тут он впился в меня своим взглядом, который я больше не нашел нигде, который я даже не искал, ибо знал, что подобного ему нет, ведь не может природа дважды сочинить такое хитросплетение кровей.

Холодок пробежал по спине, но было рано тревожиться настолько, чтобы хвататься за оружие.

– Не делаешь. – Он мотнул головой. – С тобой, в твоей крови что-то не то.

– Сложно спорить, – я пожал плечами. – Знаешь, в прошлый раз… Боже, сколько времени минуло? Просто с ума сойти! Так вот, тогда, в Алжире, ты толком ничего не рассказывал о себе. И я как-то боялся докучать расспросами…

– А теперь не боишься? – перебил он.

– Тогда я был прикован к тебе цепью, и подле тебя рыскали гиены, – ответил я.

– Про цепи – ладно, – согласился Жан и умолк.

Я ждал, что он продолжит, а долговязый все надеялся, что я пойму его намек. Его надежда сбылась первее.

– Вот как… – усмехнулся я, сохраняя самообладание.

– Я все долги помню, – с теми словами Жан почесал щеку.

– Отчего не убил раньше? – спросил я.

– Так ты мне долг отплатил, – просто ответил Шастель.

– И чем же? – в замешательстве вопрошал я.

– Зверем.

Дыхание замерло. Сердце в ужасе застыло.

– А ты, – усмехнулся Жан, – как думал, где он раны зализывал? Отчего у него пасть сама собой срослась?

– Он у тебя? – дрожащим от нетерпения голосом спросил я.

Шастель кивнул.

– Но он не слушается, – досадно признался Жан.

Эти слова поразили меня. Не столько, что Шастель действительно пытался подчинить себе местное проклятье, сколько то, что его постигла неудача. Если дух Зверя и склонится перед волей человеческой, то этим человеком точно будет Жан.

– … возможно ли его приручить? – спросил я.

Его взгляд вспыхнул инфернальным пламенем. Все это дело он вел к этому.

– Если это кому и под силу, то тебе, белоручка, – ответил Жан. – У вас с ним особые счеты.

Я бы рассмеялся в лицо кому угодно, услышь я подобное, но это говорил Шастель, разноглазый охотник, способный повелевать дикими тварями в диких скалах.

– О чем ты? – затаив дыхание, спросил я.

Впервые в моем сердце забилась вера. Отчаянная жажда того, чтобы слова Жана оказались правдой, удушающе подступила к моему горлу. Шастель должен был поделиться со мной тем знанием насчет моей связи со Зверем, которым обладал, но разноглазый не спешил. Он приглядывался ко мне, как будто все еще проверяя, я ли перед ним или какой-то самозванец.

– Рискнем, – наконец заключил Жан.

Я был весь готов внимать.

– Чем же? – осведомился я, как будто какая-либо цена, названная Шастелем, могла быть свыше того, что я готов ставить на кон.

– Я – рукой, ты – жизнью, – ответил Жан и поднялся в полный рост. – Пошли.

* * *

Мы вышли из хибары. Сейчас я боялся еще больше отстать от Жана, который быстро пересекал чащу, перешагивая через поваленные деревья.

– Не отставай, – крикнул он куда-то вперед себя, и его слова донеслись до меня гулким эхом.

Мы все глубже уходили в дремучие заросли нелюдимой чащи. Тут не было ни тропы, чтобы туда ступала нога человеческая. Когда начался крутой спуск, даже Жан, что говорить обо мне, прилагал какие-то усилия, чтобы не сорваться. Он так стремительно уходил вперед, что меня уже несколько раз обдавало холодным потом от одной мысли потерять его из виду. Обратный путь мне был не по силам, не в одиночку. Когда я с ужасом понимал, что разрыв меж нами вот-вот оставит меня одного в лесу, Шастель взбирался на камень, поваленный ствол или попросту расправлял плечи, вытягиваясь в росте еще больше. Так он будто бы выискивал нужную тропу, хотя я-то знал, что он отыщет путь, даже будь сейчас кромешная ночь и проливной ливень.

Дремучая чаща поглотила нас. Тяжелое дыхание раздирало мне грудь. Мои ноги уже дрожали от усталости, когда мы прибыли к подножию оврага. Жан оглянулся по сторонам, пока я стоял, упершись руками в колени, и переводил сбитое дыхание. Кругом ни души. Лишь при таком раскладе Жан и открыл свой тайник, скрытый тяжелым валуном, тремя бревнами и ветками, накиданными сверху. Обнажились прутья решетки, заросшие мхом и лишайником. Затаив дыхание, я вглядывался туда, во тьму, как вглядывался уже в ту беззвездную ночь в Алжире.

Но теперь по ту сторону решетки таилось не чудище, неведомое мне доныне. Там, сложив лапы, а поверх положив свою морду, томился Зверь, мой Зверь. Чудовище никак не реагировало ни на свет, ни на появление Жана, ни на меня. Скольких же сил мне стоило не прильнуть к клетке. Мое сердце разрывалось на части. Первый мой порыв – животный ужас пред уродливым богомерзким злом, которое изводило меня столько лет. Кузен клял меня, что я не желаю смерти Зверя? Никто так не желал ему смерти, как желал я. Но вместе с тем я замирал, как замирает человек, столкнувшись в природе с жестоким напоминанием о собственной ничтожности. Как замирает человек перед величественными водопадами, своим шумом пожирающими любую болтовню или крик, перед великим морем, его черными пучинами, в которых сокрыто само время, окутанное холодным тяжелым мраком вод, как замирает человек при виде звезд и комет, при виде затмений и полярного сияния. С таким же завороженным чувством я трепетно отступал, пряча любую ненависть и злобу, ибо видел сущность иной природы, неподвластной мне.

– Рискнем, – повторил Жан свои же слова, брошенные еще в хижине, и закатал свой рукав. – Повели ему не жрать мяса. Я дам ему свою руку.

Я уставился на Шастеля, широко вытаращив глаза. Чем дольше я смотрел на него, тем отчетливей было понятно, что он не шутит. Мой взгляд метался между Зверем и разноглазым охотником. Сглотнув, я обхватил себя попрек тела и прикрыл рот рукой.

– Допустим… – протянул я. – Но ведь при таком раскладе я ничем не рискую.

– Я с одной рукой за себя постою, а вот за тебя… – Шастель окатил меня снисходительным насмешливым взглядом.

– Ясно, – усмехнулся я.

Тогда мне казалось, что я еще решаюсь, что у меня еще есть выбор, что хоть какая-то частичка моей души не жаждет рискнуть, не жаждет подчинить Зверя. Как обычно, Жан не спрашивал, готов ли я, более того, я даже своего согласия никаким образом не выразил, когда Шастель пошел отпирать Зверя. Мое ружье было наготове. Мой мозг затмили мысли о предстоящем действе. Меня