не волновало ничего, ни то, что Зверь почти наверняка сбежит, что и я, и Жан почти наверняка не справимся, подставившись так сильно под свирепые когти и клыки Зверя. Я уже так сильно желал развязки, что принял бы любой финал, лишь бы он поскорее настиг нас троих.

Омерзительный лязг старого замка пронзительно заревел, идя неохотно и туго. Зверь поднялся на ноги и встряхнулся. Слишком поздно я задумался о том, как же Шастель вообще загнал Зверя вновь в клетку? Тут же ответом пришло все, что я видел в Алжире, и теперь в моем разуме не было ничего невозможного, что касается Шастеля и его власти над дикими хищниками.

Еще бы мгновение, и я бы вскрикнул, прося Жана не открывать монстра и вообще бросить наше дерзновение против проклятых сил темных богов. К счастью ли? – но я опоздал, и Шастель открыл дверь. Истомленная неволей, тварь, как и ожидалось, бросилась на Жана, который только этого и ждал, подставив омерзительной пасти правую руку. Меня сковало оцепенение, и все стихло. Я не слышал ни рыка, ни крика, никаких звуков борьбы. Медленное эхо осторожно подступалось к моим ушам, как будто нахожусь глубоко под водой, но медленно всплываю к поверхности, чтобы наполнить грудь первым вздохом, который переломит ход.

– Брось, – мои губы едва шевелились.

Если кто видел наш уговор со стороны, то точно решил бы, что я просто хочу клыками Зверя разорвать Жана за то злоключение много лет назад. Но нет. Все мое нутро твердило, что крик не будет услышан, в отличие от тихого шепота. Тот, кому я повелевал, услышит именно тихое, но твердое повеление. Наверное, сон продолжался, не знаю. У меня нет иного объяснения тому, что борьба стихла. Зверь разжал зубы, поднимая на меня взгляд. Мы глядели друг на друга впервые с того дня, как я выстрелил, у дома Дюамель. Теперь Зверь глядел иначе, наклонив свою уродливую голову, которая со временем не выправлялась, а кривилась больше.

– Место, – тем же тихим шепотом приказал я, мельком глянув на тайник Жана, и Зверь повиновался.

* * *

Рука Жана чудом уцелела. Так думал я, склонившись над его разодранным до мяса предплечьем и закрывая рану тем, что сыскалось в охотничьей хибаре Шастеля. Сам Жан, побледневший от потери крови, переживал из-за руки намного меньше, чем следовало. Когда я накладывал очередной стежок, Шастель очень некстати дернулся, разразившись хриплым смехом.

– Уймись, пока не закончу, – просил я.

Взгляда я не поднимал, но догадываюсь, что Жан был по меньшей мере удивлен моим тоном. Наконец, я сделал все, что мог, и протер рану настойкой с едким острым запахом. Шастель поднял руку, которая, по моему скромному заключению, вообще шевелиться не очень-то и должна была. Тем не менее Жан принялся рассматривать мою работу.

– Так значит, он понимает меня, – пробормотал я, потирая переносицу и усталые глаза. – Притом так, как люди понять не в силах.

Шастель бросил на меня короткий взгляд с каким-то невысказанным укором, но не сказал ничего. Мне было не до него. Перед моими глазами все висела та уродливая морда набекрень, которую Зверь сам додумался свернуть, чтобы притупить мою бдительность. Определенно, он превзошел любую тварь, которая когда-либо обитала в моем зверинце, ибо он навязал мне свою волю, вырвался вопреки моим планам. Эта сущность не была мне подвластной, она вообще не признает никакой власти над собой. Так мне думалось до этого момента. Передо мной сидел человек, живое доказательство того, что я ошибался, что Зверь способен внимать моей воле. Знал ли Шастель, какое откровение он открыл мне своей жертвой? Знал ли, как долго я искал эти ответы? Я терялся. Я даже не мог внятно ответить, какой толк был Шастелю вообще идти на какой-то риск. Кажется, разноглазый дикарь попросту жаждал схватки, только и всего. Сейчас мои мысли вновь и вновь возвращались к Зверю, к тому обману, до которого чудовище само додумалось, томясь в заточении моего подвала, и который нам придется повторить все с той же целью – чтобы освободить Зверя.

– Ты был прав, – произнес я.

Шастель не сразу понял, что я обращаюсь к нему, а не к самому себе.

– Насчет? – прищурился он.

– Мне тут не место. – По мере того как я проговорил это, что-то менялось, эта истина, обращалась настоящим предсказанием.

Шастель принял слова коротким упрямым кивком.

– Мне нужна твоя помощь, – сказал я Жану.

* * *

Наступило 19 июня 1767 года, что запомнится как последняя охота на Зверя. Уже тогда чутье подсказывало – сегодня все закончится, но мне не было ведомо, с каким исходом. Я прибыл вместе с охотниками к лесной опушке близ Жеводана. Бессонная ночь, на удивление, не ломила, не ложилась тяжелой ношей на плечи. Вопреки очевидным ожиданиям, окрыляющая легкость очень кстати бодрила меня. Первым делом на сборах я выискивал старика Антуана, который на этот раз примкнул к добровольцам.

Солнце пробиралось сквозь сочные кроны. Ветки шептались между собой, быть может, о нашем с Жаном плане. Деревья же все слышали и видели все приготовления. Я никогда так не радовался людской слепоте к знакам между строк, к языку ехидных сплетниц со стройными стволами. Таких свидетелей нечего было бояться.

– Тварь снова восстанет из могилы, ворвется в ваши спальни! Она сожрет ваших жен и детей, ибо вы противитесь воле Господа, глупцы! – ворчливый проповедник, старик Антуан, начал свою речь.

То был знак, что действо начинается. Как бы охотники ни крутили пальцем у виска, заручиться помощью Господа было отнюдь не лишним. Мы собрались в круг и положили оружие на землю. Видимо, Жану нравилась роль проповедника – какой же запал был в его словах! После молитвы он предложил всем зарядить ружья серебряными освященными пулями.

– То ясно, как день! – провозглашал Антуан, и теперь я слышал, как его старческий хриплый голос то и дело срывался на сильный, твердый бас. – Тварь не берет простая пуля, ни нож, ни штык! Все потому, что плоть его из скверны соткана, и пускай же святое оружие поразит скверну и очистит ее, умертвив, придав земле, на сей раз уж навеки вечные!

Тут старик перегнул. Охотники, как и полагается добрым христианам, уже прочитали должные молитвы, просили заступничества небесного, помолились за упокой души растерзанных Зверем. Пора было пускаться в охоту, а не перезаряжать ружья.

Как то было и в прошлые облавы, я никогда не стремился оказаться в авангарде. Сейчас, когда старик Антуан нарочно у всех на глазах зарядил свое