Жун Яо лежал в «парадном зале» нашего дома. В нем не было дверей, а пол был вспученный и неровный. Жун Сятянь и Жун Дунтянь навели порядок. Жун Чуньтянь и Жун Цютянь подвесили над Жун Яо москитную сетку, и казалось, что он просто спит. Я зажгла долгоиграющую лампу у него в изголовье. Чжао Чжунго сел рядом с Жун Яо, лицом к нему, как будто хотел поболтать с ним.

– Он пережил так много смертельных битв и остался жив. Не думал, что он умрет вот так, – сказал он нам.

Мы не разговаривали. Просто молча работали. В душе мы уже понимали друг друга без слов и начали планировать, как будем справляться с этими внезапными похоронами.

Чжао Чжунго тоже пребывал в раздумьях и чувствовал, что должен что-то сделать, но пока не придумал, что именно.

Жун Дунтянь, катя велосипед, как раз собирался выходить – пригласить группу музыкантов, чтобы те прочитали молитвы, и известить родственников и соседей о похоронах, – как прибыл торговец из Гаочжоу закупать лягушек. Он, как обычно, громко крикнул: «Жун Дунтянь, сколько добра накопил?»

Жун Дунтянь растерялся. Вяло указал на развешанных по деревьям лягушек. В смысле, да нисколько. Затем с траурным видом обернулся и бросил короткий взгляд на Жун Яо, лежавшего в «парадном зале». Проницательный бизнесмен из Гаочжоу что-то осознал, и выражение его лица в тот же момент стало торжественным и печальным. Жун Дунтянь сказал, собирай сам, сколько есть – все твои, тайфун идет…

Торгаш из Гаочжоу вошел и отвесил Жун Яо поясной поклон со словами: «Простите за беспокойство». Затем начал тихонько прибирать лягушачьи шкурки. Собрав все и ненавязчиво взвесив, он великодушно заявил: «Без малого тридцать цзиней, но я заплачу тебе как будто за все тридцать».

Жун Дунтянь не взял деньги у торгаша из Гаочжоу, а жестом велел отдать деньги Жун Чуньтяню: «Чтобы сделать дело, нужно потратиться». Жун Чуньтянь взял деньги у торгаша в Гаочжоу и взвесил их на руке с обеспокоенным видом.

Соседи хотели, чтобы у нас были достойные похороны, но у нас не было денег.

Чжао Чжунго наскреб несколько юаней и передал их Жун Чуньтяню. Тот заявил, мы не обеднеем без твоих грошей. Чжао Чжунго сказал, а у меня больше и нет. Жун Чуньтянь больше не мог отнекиваться, и ему оставалось только принять их.

Жун Цютянь бросился грудью на амбразуру и сообщил нам, что сходит к гробовых дел мастеру Кривому Ли.

– Пусть сделает достойный гроб, – сказал Жун Сятянь.

– За гробы Кривого Ли никогда не платят в рассрочку, доставка только по оплате.

И это была правда. Жун Сятянь вынул из кармана пачку банкнот, все мелким номиналом, небрежно пересчитал их, их было совсем немного, и протянул Жун Чуньтяню.

– Я вообще-то жениться собирался, – сказал Жун Сятянь, – а теперь придется отложить. Но даже если я не женюсь, у меня не так много денег.

У Жун Цютяня даже работы не было, не говоря уж о деньгах.

Сейчас, естественным образом став «старшим» в семье, Жун Чуньтянь оказался в затруднительном положении и сказал нам, не будем волноваться, давайте сделаем предварительные подсчеты. Жун Цютянь присел и неожиданно подумал: «А ведь правительство должно прислать гроб!»

Жун Чуньтянь ответил, мы не можем ждать решения правительства, да и что оно может дать? Гробы, подаренные правительством, тонкие, как бумага, стоит ветру подуть, развалятся на доски.

Я стиснула зубы и достала из чемодана пятьдесят юаней. Это поразило их.

– Откуда у тебя столько денег? – спросил Жун Чуньтянь.

– Это мои деньги на дорогу в Чанша, – сказала я.

– Деньги ветеринара Иня? – спросил Жун Сятянь.

Раз уж так вышло, мне оставалось только сказать «да».

– Нам не нужны такие деньги, позор какой, даже Жун Яо не захочет лежать в гробу, купленном на такие деньги! – язвительно сказал Жун Сятянь.

Судя по всему, Жун Чуньтянь был с ним согласен, потому что не хотел даже протягивать руку, чтобы взять мои деньги. Пришлось положить деньги себе в карман.

– После того как тайфун уйдет, я спрошу с ветеринара Иня. Что он за собака, черт его дери! – презрительно сказал Жун Сятянь.

Я чувствовала себя оскорбленной, но ведь я сама навлекла на себя этот позор. Левой рукой я яростно разорвала пятидесятиюаневую купюру в кармане, смяла в бумажный шарик, вынула и подбросила в воздух. Ветер внезапно пронес ее по крыше, и она полетела дальше в сторону Даньхэ.

Жун Чуньтянь пожалел о пятидесяти юанях и бросил на Жун Сятяня укоризненный взгляд.

– Неужели тебе не было бы стыдно пользоваться этими деньгами? Если бы Жун Яо знал, что они добыты проституцией, он бы ожил и прибил ее! – сказал Жун Сятянь Жун Чуньтяню.

Я стала семейным позором. Хотя Жун Яо и закрыл глаза, он наверняка ясно слышал слова Жун Сятяня, вот уж точно ему очень хотелось встать с пола и отвесить мне злую, звонкую затрещину. Я сдержала слезы, мне очень хотелось, чтобы поскорее начался ливень, и тогда я сняла бы одежду и смыла с тела грязь.

Жун Чуньтянь вздохнул, развернулся и отправился к себе в комнату, откуда вскоре донеслись буйные звуки копошения и поисков по всем закоулкам.

Вечером к нам домой снова пришел Сморчок Хэ. Сначала он повздыхал, стоя над Жун Яо, а затем сказал Чжао Чжунго, когда вы воевали против Японии… Жун Яо было нелегко дожить до вчерашнего дня. Чжао Чжунго не ответил на его слова, он неподвижно сидел в инвалидном кресле, застыв, как слабоумный. Сморчок Хэ не удержался и сказал нам, Жун Яо подобрал вас, брошенных младенцев, и вырастил, один мужик проделал работу, которую обычно выполняют три женщины, это было намного труднее, чем тогда победить японцев. Сходите узнайте, спросите, сколько он вытерпел ради вас, во сколько долгов влез, сколько еды выпросил, ходя от двери к двери – и ведь не в долг, а явно как милостыню! Вас кормил чистой едой, а сам ел отбросы… А вы когда-нибудь отплатили ему? Вы уважали его? Вы хотя бы на один день были ему настоящими детьми?

Жун Чуньтянь молчал с опущенной головой. На лице Жун Сятяня читалось раздражение. Жун Цютянь стоял, прислонившись к двери своей комнаты, с чрезвычайно задумчивым видом, как будто обдумывал свое следующее письмо. Жун Дунтянь отлаживал велосипед. После его утраты и обретения ему постоянно казалось, что велосипед не такой, как прежде, но он не мог понять, в чем проблема. За спиной у него все еще висел тесак.

Чжао Чжунго выпрямился, внезапно поднял голову и громко рявкнул нам:

– Пришло время вам проявить сыновнее почтение! А ну все сюда, поклонитесь