– Ты был прав, – негромко сказала она Айвену по-английски, глядя на женскую компанию за одним из столов, и вполголоса добавила по-русски: – У нас это называется «гуляет бухгалтерия». Увы, непереводимо.

Но Айвен понял, кивнул и тихонько засмеялся.

Эти женщины ничего плохого не делали, но безвкусная одежда, крикливая косметика, манера класть локти на стол сразу бросались в глаза. Этери вспомнила своих приютских. Они тоже любили одежду с накатом блесток, переливчатую, как голограмма. Только, не в пример этим, они были бедны и других радостей в жизни не знали.

Их проводили к столику на двоих у окна. Айвен все любовался ею. В отличие от бухгалтерской компании, она была элегантна. Широкий ярко-алый палантин окутывал ее до талии, а из-под палантина потоками тяжелого черного шелка струилась юбка, открывающая, как говорят портные, три четверти стопы. Как раз такой длины, чтобы дразнить мужчин изящными туфельками – черными, но с красной подошвой. Эти красные подошвы, мелькающие при каждом шаге, сводили его с ума.

Она размотала палантин, отдала его официанту и осталась в маленьком ярко-алом жакете, скроенном по фигуре и тоже наводящем на мысли. На мысли о том, что уж под ним-то точно ничего нет.

Они оба заказали крабов, оба решили отказаться от супа, на горячее он выбрал бифштекс, она – филе-миньон. Сомелье принес им бутылку шато-лафита урожая 2006 года, Айвен попробовал и одобрил. Этери попросила газированной воды.

– Знаю, это не комильфо, – весело улыбнулась она официанту, – но я люблю газировку. Она меня взбадривает. А негазированную воду пить скучно.

– Для вас – все, что угодно, мадам, – ответил невозмутимо-вежливый официант, но тоже одарил ее понимающей улыбкой и принес бутылку газировки с запотевшими боками.

– Итак, миссис Джонсон.

– Жизнь при царском дворе, – послушно начал Айвен, – показалась миссис Джонсон вполне сносной. Сама она была вдовой, но в Лондоне у нее осталась взрослая дочь – замужем за каким-то банковским клерком – и двое внуков. Эта дочь с детьми приехала к ней погостить. Не на две недели, как ты понимаешь, и даже не на месяц. Самолетов тогда не было, дорога туда и обратно занимала много времени.

Этери кивнула.

– Дочь миссис Джонсон с детьми прожила в Петербурге полгода, – продолжал Айвен, – а когда засобиралась назад, получила письмо от своего банковского клерка. Он прямо написал, что она может не возвращаться. У него есть другая женщина, он получит развод, а жена и дети ему больше не нужны.

Айвен умолк. Им как раз принесли закуски, но дело было не в этом, он с тревогой вглядывался в лицо Этери. Она потемнела, как туча, ноздри длинного, тонкого, с еле заметной горбинкой грузинского носа негодующе раздулись и побелели, глаза тлели, словно угли, подернутые пеплом.

Он и раньше, с самого начала, заметил в ней какой-то надлом. Большие черные глаза глубоко запали, на узком лице, почти лишенном плоти, обозначились под кожей края глазниц. Это лицо было полно непоказного, затаенного, глубоко запрятанного страдания.

– Что-то не так? – тихо спросил Айвен.

На лицо Этери тут же опустилась маска светской любезности и безразличия.

– Нет-нет, все очень вкусно, продолжай. И что же дочь?

– Она пошла к матери и рассказала, что возвращаться ей некуда. «Оставайся здесь, – распорядилась миссис Джонсон. – Содержать тебя я не собираюсь, но ты же можешь работать! Здесь многие учат английский, найди себе место». Сама миссис Джонсон, прожив в Петербурге пару лет, уехала в Англию, а вот дочь так и осталась в России. Миссис Джонсон пожаловали дворянство за воспитание Никки, и все ее потомки стали дворянами. Ее внуки выросли при дворе. Вот как раз ее внучка и вышла замуж за князя из рода Шервашидзе. У нее тоже родилась дочь, это уже было в царствование Николая II. Она стала моей прабабушкой. Замуж вышла за «русского англичанина», инженера-железнодорожника, строителя Транссиба и КВЖД[42]. Они жили в Харбине, и в 1917 году там родилась моя бабушка. В 1924 году, когда Советы подписали соглашение с Китаем, мой прадед потерял работу. Он не захотел принять советское гражданство, семья бежала в Шанхай, а оттуда в Гонконг. Из Гонконга они в 1930 году вернулись в Англию.

– Вернулись? – переспросила Этери. – Насколько я понимаю, твоя прабабушка в Англии никогда не бывала.

– Но сохранила – через свою мать и бабку – связи с исторической родиной. Все они – и внучка миссис Джонсон, привезенная в Россию трехлетним ребенком, и ее дочь, и ее внучка, моя прабабка, – прекрасно владели английским.

– Ладно, – улыбнулась Этери. – Прости, я тебе поесть не даю. Но ведь история на этом не заканчивается? Что было дальше?

– Грузинский след на этом обрывается, – улыбнулся он в ответ. – Я даже не знаю, что сталось с моим прапрадедом Шервашидзе и остальной семьей. Они остались в России. Ты не думай, у них у всех рождалось не по одной дочери, у меня полно троюродных и четвероюродных дедушек и бабушек, только я не всех знаю. А как ты связана с родом Шервашидзе?

– Тоже по материнской линии. Многие члены семьи бежали в 1921 году из Грузии в Константинополь, а оттуда – в Париж. Моя двоюродная прабабушка Мэри Шервашидзе была знаменитой красавицей, работала манекенщицей у Коко Шанель.

– А Элиава?

– Потом. Расскажи лучше о своей бабушке.

– Хорошо. Хочешь десерт?

Этери кивнула, и Айвен подозвал официанта. Они заказали кофе и тирамису.

– Тут очень важны даты, – возобновил он рассказ. – Моя юная бабушка влюбилась в морского офицера. Он представлял боковую ветвь захудалого дворянского рода и был беден, как церковная мышь. Кроме военно-морской формы ему буквально нечего было надеть. Бабушка познакомилась с ним на балу в Уэймуте, куда пристал его линкор «Рамиллис». Ей было семнадцать.

Они полюбили друг друга и хотели пожениться, но ее мать воспротивилась. У него нет ни гроша за душой! Она не только отказала, она написала Первому Лорду Адмиралтейства, что его офицер соблазнил ее несовершеннолетнюю дочь, и потребовала, чтобы его разжаловали. Его не разжаловали, но перевели из Англии на Мальту. Бабушка решила ждать. Я, конечно, пристрастен, но бабушка и в молодости, и в старости была красавицей. К ней многие сватались, она всем отказывала. Как только ей исполнился двадцать один год, она объявила, что выходит за того самого офицера. По закону мать уже не могла ей помешать, это возраст совершеннолетия.

Айвен замолчал. Официант принес им кофе и десерт.

– Ну а дальше что? – торопила Этери, от волнения перейдя на русский. – А то умру. Прямо как кино! «Мост Ватерлоо» или что-то в этом роде.

– Дальше будет еще кинее. Можно так сказать?

– Можно, – отмахнулась Этери. – Ну рассказывай!

– Они поженились. Прабабушка вдруг перестала возражать. Наоборот, закатила пышную свадьбу. Дело в том, что жених, скромный офицер ВМС без гроша за душой, неожиданно получил герцогский титул.