– Перестань дергать меня за ногу, – сказала Этери, и Айвен уставился на нее в немом удивлении.

До него не сразу дошло, что она произнесла по-русски английскую идиому «stop pulling my leg», то есть «перестань меня разыгрывать».

– Я серьезно, – заговорил он наконец по-английски. – Здесь такое бывает. Умирает герцог, пережив всех своих ближайших родственников, и титул переходит по мужской линии к кому-то дальнему. Вчера ты был просто Ленноксом, а сегодня становишься герцогом Фарнсдейлом.

– Фарнсдейлом? А разве этот титул не прервался где-то в пятнадцатом веке?

– В пятнадцатом веке он только возник. Впервые пожалован некому Джону Ленноксу по кличке Дэйрбридж, прозванному так за штурм какого-то моста в каком-то забытом сражении Столетней войны. «Dare Bridge» примерно означает «Штурмуй Мост». Как знать, может, он Сомму штурмовал? Может, благодаря ему англичане выиграли битву при Азенкуре? – Айвен весело подмигнул, давая понять, что шутит. – Ленноксы – известный дворянский род, Ленноксов много, наша ветвь носит наименование Леннокс-Дэйрбридж. Род не пресекался, титул не отошел к короне.

– Я знаю только Энни Леннокс и Леннокса Льюиса[43], – призналась Этери.

– Леннокс Льюис – это мимо, а Энни Леннокс моя дальняя родственница.

Этери все не верила.

– Ты хочешь сказать, что ты герцог? Душой и кровью благородный герцог?

Айвен недоуменно сдвинул брови.

– Это из Шекспира, – подсказала Этери. – «Двенадцатая ночь». Я не знаю, как по-английски, только перевод читала.

– «A noble duke, in nature as in name», – продекламировал Айвен, порывшись в памяти. – По-русски красиво звучит. Лучше, чем в оригинале.

– Ты так и не сказал, ты герцог? Или твой отец? – спохватилась Этери.

– Мой отец умер два года назад. И теперь герцог – мой брат Перси.

Что-то насторожило Этери в его суховатом тоне. Она поняла, что на эту клавишу лучше не нажимать.

– Прости, мы отвлеклись. Доскажи про твою бабушку. Это ведь не конец истории?

– Не конец, – подтвердил Айвен. – Только давай уйдем отсюда. Ты больше ничего не хочешь?

– Нет, я сыта. Спасибо.

Он подозвал официанта и расплатился. Этери закуталась в палантин, и они вышли на стоянку.

– Ты где остановилась? – спросил Айвен.

– Остановилась? Я не в гостинице, у меня здесь есть pied-а-terre[44].

– Отлично, я тебя отвезу. Садись. Где это? – спросил он, когда они забрались в машину и гильотинные дверцы отрезали их от внешнего мира.

– Манчестер-сквер.

– Прекрасно, значит, мы соседи. Я живу на Мэрилебон-хай-стрит.

– Я там вчера гуляла.

– Но меня не встретила.

– Так доска же в ремонте! – напомнила Этери. – Откуда мне было знать?

Так, перебрасываясь шутками, они проехали по Парк-Лейн, свернули на Оксфорд-стрит, а затем и на Бейкер-стрит.

– Вот здесь останови, – попросила Этери. – Вот мой дом.

Айвен затормозил и ошеломленно уставился на нее. Потом перевел взгляд на стоящий в конюшенном ряду, как будто прячущийся между более высокими соседями кукольно-маленький белокаменный домик под сводчатой крышей, похожий на пирожное со сбитыми сливками, и снова повернулся к Этери.

– Так вот кто купил этот дом!

– Его купила я, а что?

– Ничего. – Айвен примирительно улыбнулся. – Я хотел его купить, но не успел. Рад, что это ты.

– Давай я угощу тебя кофе, – предложила Этери.

– Лучше чаю.

– Как скажешь. Я все-таки хочу дослушать историю твоей бабушки.

Этери отперла дверь, и они вошли. Айвен огляделся. Домик был так мал, что внутри состоял из одной комнаты со встроенной кухонькой. Этери превратила его в студию. Кухню с обеденным столом и двумя стульями отделяла от остального помещения спинка дивана, обозначавшая границу гостиной. Между диваном и стоящим под углом к нему креслом можно было попасть в кухню. А в противоположном от кухни торце помещения, видимо, располагалась отгороженная занавесями спальня.

Этери быстро и ловко накрыла на стол, выставила сладости, вскипятила воду, заварила чай…

– Прости, мне нужно закурить. Садись. Доскажи про бабушку. Ты говорил, там важны даты.

– Бабушка родилась в 1917-м, это я уже говорил. Двадцать один год ей исполнился в 1938-м. Она успела зачать и даже родить моего отца, но больше ничего не успела. Началась война. Ее любимый муж, новоиспеченный герцог Фарнсдейл, погиб в первом же бою. Она так и не простила матери, что та не дала ей выйти замуж в семнадцать. Высчитала, что смогла бы родить не меньше трех детей, если бы не мать.

– Мне очень жаль, – прошептала Этери, наливая ему чай. – Она так больше и не вышла замуж?

– Нет, почему же? Вышла. Уже после войны. Она же была молода и хороша собой. В ней заметно сказалась грузинская кровь. Я тебя приглашу к себе, если ты не против, тем более это тут рядом. У меня осталось много фотографий. Но второй брак оказался неудачным, они развелись, и детей у них не было.

Этери не знала, что сказать.

– Но она… все-таки прожила интересную жизнь, раз знала столько языков.

– О да, бабушка была… как это называется? A character.

Еще в машине, пока ехали в ресторан, между ними установился особый стиль разговора. Оба переходили с русского языка на английский и обратно прямо посреди фразы, когда не знали какого-то слова или хотели поточнее выразить мысль. Их это нисколько не смущало.

– Оригиналка, – подсказала Этери.

– Верно! Между прочим, ее мать так и не выучила китайский, хотя много лет прожила в Китае. Она была, как ты говоришь, из тех, кто ждет, что все выучат английский. А бабушка не только свободно говорила на нескольких диалектах, когда Мао Цзэдун провел языковую реформу, она стала заниматься и сдала экзамен. Это не принесло ни славы, ни денег, но она хотела быть в курсе. При этом кляла на чем свет стоит председателя Мао, испортившего китайский язык.

– Как ее звали? – спросила Этери.

– Ты не поверишь, но она была твоей тезкой. Ее звали Эстер, Эсфирь. Это означает «звезда». Хотя ты – скорее «эфир». Я даже каламбур придумал: ethery Etery. Эфирная Этери.

– А разве есть такое слово – «ethery»? «Эфирный» будет «ethereal».

– Есть и «ethery». Английский язык богат.

– Ладно, комплимент засчитан. Хотя меня скорее можно сравнить с ленточным червем, – неожиданно желчно заметила Этери.