Она не поверила своим глазам. Зеркало над умывальником вспучилось, сделалось резиновым. Резину кто-то пытался прорвать с той стороны. Отражение дяди Бори исчезло, вместо него проступило выпуклое лицо, отливающее серебром, и две ладони. Пальцы вместо ногтей — правда или только кажется?! — заканчивались человеческими головками, маленькими, вроде кукольных. Головы беззвучно разевали рты, силясь прогрызть туго натянувшуюся зеркальную пленку.

У Веры застучали зубы.

— Фредди! — взвыл дядя Боря из пузыря. — Бей первым, Фредди!

Надо держать руль, вспомнила Вера. Иначе — отчаянный визг тормозов, уши раздирает скрежет рвущегося металла, в спину впиваются раскаленные крючья. А если держать руль, то ничего, терпеть можно.

— Боюсь, — признался Ямщик. — Вернее, опасаюсь.

— Чего? Что тебе терять, дуралей?

— Как что? Душу!

— Ду-у-у-шу! — насмешливо передразнил вожак. — Откуда она у тебя, душа-то? Ишь, раскатал губу…

Ямщик обиделся:

— Как это, откуда? А у всех откуда?

— Ямщичок, братишка, — бес наклонился ближе. От него пахло мокрой псиной. — С чего ты взял, что душа — она у всех? Душа — редкость, случай, фарт. Жемчужина в выгребной яме. Ее пока найдешь, с ног собьешься, копыта отбросишь. Будь душа у всех, мы бы из вас не вылазили…

Утром в пабе никого не было, даже бармена за стойкой, даже уборщиц. До открытия — полтора часа, чего суетиться? Печи холодны, бутылки скучны без подсветки. Сквозняк колышет, треплет край скатерти. Я рехнулся, подумал Ямщик. На что я соглашаюсь?!

— Кинете, — тоскливо произнес он. — Ведь кинете, а?

Шайка сгрудилась поодаль, за банкетным столом. Ямщик ждал хора, как в античной трагедии, но хор опаздывал. Сегодня шайка вела себя на удивление прилично, не нуждаясь в регулярном «цыц!». Подвижные, обезьяньи личики карликов застыли в странном оцепенении, словно легион был компанией механических кукол, у которых кончился завод. У каждого к нижней губе прилипла папироска. Еще минуту назад окурки дымились, а теперь уже нет.

— Можем, — согласился вожак.

Часть его физиономии размылась. Левая скула, щека, глаз, моргающий по-птичьи, нижним веком — всё превратилось в смазанную полосу, словно дул ветер, жуткий ветер, и плоть выдувалась в сторону. С подобным эффектом Ямщик сталкивался, наблюдая за прохожими, чьи отражения, формирующие их облик, попадали на край стекла и перепрыгивали из окна в окно. В случае с бесом, сидящим напротив без движения, это выглядело особенно гадко.

— Можем, и даже могём. А что, у тебя есть выбор?

— Нет.

— И у нас нет. Рука руку моет, ворон ворону глаз не выклюет. Положись на народную мудрость, Ямщичок. Мы входим, мы выходим — все выходим, с тобой вместе; и сразу же мы выходим без тебя, верней, из тебя. Я обещаю, что так будет. Ты мне веришь?

— Нет.

— Правильно делаешь. А знаешь, почему?

— Почему?

— Я тебе тоже не верю. В этом залог нашего краткого, но тесного сотрудничества. Еще не хватало, чтобы бесы строили планы, опираясь на веру! Это ты опирайся, у тебя Вера с большой буквы…

— Ну хорошо. Допустим, я впущу вас в себя. Стану одержимым. Тут вы мне и устроите: корчи, пена на губах, богохульства…

— Зачем? — удивился бес. — Слушай, ты меня уж совсем за идиота держишь! Корчи потом, если захочешь, по отдельному прейскуранту. Ты о другом подумай, Ямщичок. Сцепишься ты с двойником без нас, и что? Кто кого, это еще вопрос, это бабка надвое сказала! А вдруг не справишься?

— А с вами справлюсь?

Фраза прозвучала двусмысленно.

Бес погрозил Ямщику толстым пальцем:

— Шалун! Каламбурист! С нами справишься, если вместе с нами. Как в песне: «Без чертей меня чуть-чуть, а с чертями много!»

— С друзьями, — поправил Ямщик. — С друзьями.

— А я о чем пою? Что вижу, о том пою. Ты одержимых встречал?

— В кино.

— Пусть в кино. Цепи рвут, да? Пять человек одного держат, а он их, как щенят, раскидывает? Ты Самсон, Ямщичок! Гог и Магог! Годзилла! В здоровом теле — здоровый дух! И добро б один дух, а тут целая свора! Что против одержимого какой-то двойник? Тьфу и растереть! Это тебе не из рогатки по котам шмалять. Только это не главное…

— А что главное?

— Сила есть, ума не надо? Надо, Ямщичок, ой как надо… Ты бы на его месте к зеркалу подошел? Если бы знал, что за зеркалом конкурент ждет, слюни пускает, когти точит — подошел бы?

Ямщик замотал головой.

— Вот! И он не подойдет. Если просто ждать, не подойдет. Его подманить надо, купить за копейку. Сделать так, чтобы он не подошел — подбежал! Галопом прискакал! А кто твоего двойника лучше обманет, чем мы?

— Кинете, — простонал Ямщик. — Сперва его, потом меня. Ведь кинете, а?

— Можем. А можем и не кинуть.

— Но ведь можете кинуть!

— Ага. Или не ага. Потому что свободны в принятии решений, а свобода, приятель — осознанная необходимость. Чей афоризм?

— Карл Маркс?

— Барух д'Эспиноза. Был такой затейник, стекла шлифовал. «Для нас действовать по добродетели означает не что иное, как жить, заботясь о самосохранении, руководствуясь разумом и собственной пользой.» Разумом и собственной пользой, понял? Где польза, там и добродетель! А где самосохранение, там две добродетели! Ну что, по рукам?

— Гарантии?

— Никаких. Тут нотариусов нет.

— По рукам.

— Я иду!

Показалось? Или он действительно сплюнул пену, выступившую на губах? Ямщик захохотал: да, пена. Пузыри, как у младенца, вдоволь насосавшегося материнского молока. И вопль, дикий вопль рвет глотку, словно в задницу воткнули цыганскую иглу: «Я иду!» И сила в каждом суставе, в самой хрупкой косточке, в звенящих сухожилиях, в наитончайших волоконцах мышц. Бесы? Какие бесы? Он не чувствовал присутствия бесов в себе. Пена, сила, ярость, уверенность в победе — все было его собственное. Соверши Ямщик чудо, и чудо было бы его собственным.

«Умри, душа моя, с филистимлянами! И уперся всею силой, и рухнул дом на владельцев…[20]»

То, что он раньше полагал корчами, оказалось бешенством. Так рвут цепи.

Какая-то часть сознания, которая еще сохраняла остатки здравого смысла, подсказывала Ямщику, что в отличие от двойника он по-прежнему находится с обратной стороны зеркала. Сами зеркала, отгораживающие изгнанника от захватчика, зазеркалье от реальности, оставались для Ямщика бесплотными — клубы дыма, если смотреть в лоб, рискуя мигренью; ничего и сбоку бантик, если смотреть с тыла. Но бесплотность не делала преграду менее прочной. Надежней бетонного забора, исписанного похабщиной, зеркала — квадрат над умывальником, круг в руках Веры — ограждали Ямщика от его жертвы, а жертва, хоть убей, не желала приближаться к опасным зеркалам ни на шаг, застряв в коридоре.