Ты ведь ждал этого, Ямщик?

Подошвы с суматошным шелестом заскребли по полу, не находя опоры. До умывальника с зеркалом оставалось всего-ничего, когда Ямщик, раскинув руки крестом, ухватился за ножки больничных кроватей. Под пальцами — железо. Надежное, крепкое…

Скользкое!

Левая рука сорвалась. Ямщика повело ю̀зом, развернуло набок, взгляд уперся в круглое зеркальце Веры. Там тоже стоял двойник.

— Разбей! — выл легион.

Ямщик едва не выпустил спасительную ножку. Лицо двойника в зеркальце трепал нервный тик. Должно быть, он пытался улыбнуться. Когда Ямщик отвернулся, затылком чувствуя чужую ненависть, словно бурав, входящий в кость — лицо двойника в зеркале над умывальником трепал тот же тик, будь он проклят. Словно отражение, в чьи обязанности входит точное копирование оригинала, Ямщик машинально дернул щекой — и почувствовал, как что-то вырвалось из его собственной груди.

Вздох? Стон? Всхлип?!

Бестелесные тени, извергаясь из распяленного в беззвучном крике рта, обретали материальность. Превращались в комки мокрой грязи, в вопящих карликов — и уносились в зеркало, ограниченное пластиковой рамой с вензельками, проваливались в него, не оставляя следов на равнодушной поверхности.

Ямщика рвало бесами.

…Плевать было зеркалу на желания шайки. Ртутный омут тянул карликов, волок за шкирку, всасывал, вбирал в блестящую утробу…

На это он и надеялся.

Истошный вой легиона, жуткий в своей безысходности, иглой вонзился в барабанные перепонки:

— Иу-у-у-у-уда-а!

Ямщика выгнуло дугой. Мышцы поясницы, а следом и весь правый бок скрутил спазм. Тело не выдерживало нагрузки. Бесы вырывались наружу сплошным потоком, их было много больше, чем предполагал Ямщик — адский свинец, летящий из скорострельного пулемета. Отдачей его швырнуло на спину. Левая рука нашарила утраченную опору, вцепилась мертвой хваткой.

— Иуда-а-а!

Вой набирал силу, бил с двух, с трех, с пяти сторон, словно Ямщик угодил в зону максимального стереоэффекта акустической системы. Вряд ли это слышал еще кто-то, кроме Ямщика, иначе сюда уже сбежался бы весь институт. Пальцы вновь поехали, теряя опору. Двойник шагнул ближе, чтобы оказаться рядом, когда Ямщика швырнет к зеркалу, но лавина карликов захлестнула двойника, сбила с ног, погребая под собой.

— Иу-у-у-у…

Вой уже затих, когда, схвачена судорогой, отказала правая рука. Ямщика подбросило, ударило ребрами о край кровати. Падение вышибло из него дух, но каким-то чудом Ямщик увидел: шипя и распушив шерсть, Арлекин «делает свечку» на коленях Веры, взмахивает лапой… Когда кот выбил зеркальце из пальцев девочки, блестящий кругляш кувыркнулся в воздухе, пустив по палате веселый солнечный зайчик — и со звоном разлетелся вдребезги, ударившись об пол.

Осталось еще одно, последнее зеркало.

Казалось, он поднимается на ноги целую вечность. Кряхтя по-стариковски, держась за поясницу — встает, встает, встает. Болело все, что могло болеть. Что не могло — тоже. Двойник напротив выбирался из-под груды карликов, дергавшихся, как в эпилептическом припадке.

— Нет, — сказал Ямщик.

И ударил локтем в центр зеркала.

Раздался хруст. Черная паутина трещин разбежалась от центра к углам, и в умывальник со звоном посыпались осколки.

— Папа, мама! Это дядя Боря, он писатель…

Родители Веры стояли в дверях. Им повезло, они пришли раньше назначенного срока. Явись они вовремя, и лишились бы такого зрелища.

За ними приплясывала, тянула шею санитарка Раечка.

— Бахилы, — сказал ей Ямщик. — Эти ваши гадские бахилы…

— Скользкие, да?

— Да.

— Ой, вы же упали!

— Упал.

— И в зеркало, да? Локтем?

Это не я писатель, подумал Ямщик. Это она писатель. Сама все сочинит, даже врать не надо. Знай кивай и поддакивай

— Локтем. Вот еще…

Он показал распухшую скулу.

— Об умывальник?

— Ага. Об край, зар-раза…

— А я говорила! Я говорила Татьяне Валерьевне! Еще линолеум этот… У нас больные на костылях, а они постелили бог знает что! Вы жаловаться будете?

— Нет.

Раечка была разочарована.

— Хороший вы человек, — осуждающим тоном произнесла она. — Я бы на вашем месте сразу жалобу накатала. Заведующей отделением, и еще в горздрав. В горздрав обязательно, они должны реагировать. Идемте, я окажу вам первую медицинскую помощь.

— Позже. Я сюда зачем пришел?

— Действительно, — удивилась Раечка. — Зачем?

Ямщик поднял с пола авторучку. Наклонился еще раз, и поднял книгу. «Ты будешь ходить, — размашисто написал он на титульном листе. — Будешь, без вариантов. Это я тебе всю правду докладываю.»

И расписался.

Коррупционерам. Убрать пробел перед запятой. Привилегии. Эффективная. Пробел между «и» и «командная». Запятая после «все». Сохранить. Смотрим дальше. Еще минут десять, и можно будет отправлять.

Наследство, вздохнул Ямщик. Наследство двойника. Противно, но кормит. Когда не пишется свое, можно править чужое. Боже ж ты мой, где он набрал столько клиентов? Руки чесались ввернуть в эпистолу очередного народного избранника, доктора наук и профессора с аттестатом, хитрый двусмысленный оборотец. Кто-нибудь разглядит, ткнет пальцем: «Видали? Ржунимагу!» Перепосты, ехидные комменты… Увы, приходилось сдерживать порыв: последствия для себя лично Ямщик хорошо представлял.

Трус? Приспособленец?

Тыщу раз да, зато трехразовое питание.

Он справился за семь с половиной минут. Страхуясь, наскоро пробежал глазами текст — и переслал работу заказчику: с глаз долой, из «Thunderbird» вон. Открыл папку «Заготовки»: наброски сюжетов, тезисно записанные идеи, эскизы, фразы, показавшиеся удачными. Материала хватало, но повесть, которую Ямщик с разгону начал в марте, встала мертвым грузом на одиннадцати тысячах знаков. Двигаться дальше повесть отказалась наотрез.

Он помнил про «лево» и «право», про оригинал и отражение. Он все помнил, все знал, просто слова не складывались в предложения. «…пожизненный срок корупционерам, снять все привелегии…» Ну и ладушки, и хвост трубой.

— Боря, кофе будешь?

— Буду!