— Тебе как всегда?

— Черный, покрепче. Две ложки сахара.

Проходя мимо зеркала в прихожей, он невольно ускорил шаги. Мазнул взглядом: нет, всё в порядке. Июль на дворе, полгода, как вернулся, а нервы ни к черту. В прихожей, в ванной, в гостях, в театре, сдавая куртку в гардероб — везде Ямщик с пристальным вниманием параноика следил за собственными отражениями. Копируют ли? Не проявляют ли самостоятельности? При первой же попытке отражения начать отдельную игру он готов был вскочить и удрать из зоны отражаемости, что бы ни подумали окружающие люди.

Его начали подозревать в нарциссизме.

Он не знал, выжил ли двойник в больничной палате, и если да, остался ли в живых позже, по возвращении в зазеркалье. Не знал и знать не хотел. Просто надеялся, рассчитывал, просил фортуну оглянуться. Грех о таком просить, ну да ничего, мы не ангелы, нам жить охота.

Зеркалобоязнь — Ямщик предполагал, что это на всю жизнь, сколько ее ни осталось. В первые дни он и ходил-то, словно по льду. Озирался, проверяя мир на материальность. Пробовал подошвой асфальт, паркет, бетон, прежде чем сделать шаг. Ну да, после падения в палате на ровном месте… И правда, чуть не убился! На линолеуме. А тут февраль, скользанки, надолбы. Вижу, вижу, почистили, сыпанули песочком. Я по привычке, чтобы ногу не сбивать; обжегся на молоке, дую на воду…

К апрелю походка выровнялась.

Кофе поспел вовремя. Неля размешивала сахар в его любимой чашке — приземистой, глянцево-черной, с простой удобной ручкой. Когда-то, казалось, в прошлой жизни, Ямщик окрестил чашку «цилиндром Малевича». Он с наслаждением втянул ноздрями горьковатый аромат, пригубил напиток. То, что надо: крепкий, горячий, сладкий.

— Спасибо, — Ямщик подошел к окну.

Неля едва заметно вздрогнула и заулыбалась. Она до сих пор не привыкла, что муж, случается, благодарит ее за кофе или обед.

За окном во всю послеполуденную мощь полыхало лето. Пыль на темном глянце листьев, слепящее золото солнца, пляшущего в окнах, резкие, рельефные тени, буйство жары и красок. На скамейке под матерой, самую малость покосившейся липой сидела молодая мамаша в просторном сарафане, открывавшем полные, усыпанные веснушками плечи. В правой руке женщина держала книжку, дешевый бумажный «покет»: дамский роман о страстной любви пирата и графини. Левая рука мерно покачивала фиолетовую коляску со спящим младенцем.

Коляска?

Мысль сделала кульбит, рванув по цепочке ассоциаций. Слишком большой, слишком быстрый глоток кофе обжег Ямщику нёбо и язык, но он не обратил на это внимания. Ему вспомнилась другая коляска. Он надеялся, что Вере она больше не понадобится. Со своей спасительницей Ямщик не виделся со дня возвращения из зазеркалья. Хотел зайти, проведать, справиться — и не решался. Порывался сделать звонок и каждый раз клал телефон на место, как бомбу, готовую взорваться от опрометчивого движения.

В мае он встретил на улице Вериных родителей.

— Здравствуйте! Как Вера?

Похоже, его не сразу узнали.

— Спасибо, с Верочкой все в порядке.

— Операция прошла успешно?

— Да, вполне. Вера сейчас в Израиле, на реабилитации.

«Она ходит?» — хотел спросить Ямщик и не спросил.

— Передавайте ей привет. Пусть скорее поправляется!

— Обязательно передадим.

Вот и все, подумал Ямщик, шагая дальше. Что все, он не знал.

— Пойду, пройдусь, — чашка с остатками кофе опустилась на подоконник. — Засиделся, хочу ноги размять.

Уже в дверях, проскользнув мимо зеркала, он в кратком приступе человеколюбия крикнул:

— Нель, пива взять на вечер?

— Возьми, Боря. И фисташек.

Жена перестала звать его «Боренькой», и Ямщик был благодарен ей за это. Он тоже звал жену по имени и лишь пару раз, занимаясь любовью, оговорился — на язык подвернулась былая Кабуча. Кажется, ей понравилось. Ну да, она знала анекдот, просто виду не подавала.

Один пролет, другой, третий. У двери Петра Ильича он задержался. Площадка перед выходом на улицу. Серый бетон, шершавая плитка. Темно. Что с того? Металлическая дверь клацнула за спиной. Жара дубиной, обмотанной тряпьем, рухнула на темя, дохнула в лицо. Ямщик пожалел, что выбрался из дому. Стараясь держаться в тени деревьев, он нырнул в подворотню, срезая путь к магазину.

* * *

— Дядя Боря!

— Вера?

— Дядя Боря…

— Верка! Верунчик! Боже, как ты выросла…

— Я не выросла, дядя Боря. Я встала…

Она стояла, опираясь на ортопедическую палку. Хорошо, не на палку — на локтевой костыль с анатомической ручкой и креплением для предплечья. Но костыль был один, и опиралась Вера на него без лишнего усердия. Даже помахала с детской бравадой: вот, мол, как могу! Она только что спустилась по лестнице, почти не придерживаясь свободной рукой за перила. Была здесь, за гаражами, такая лестница в семь широких, укрепленных металлом ступеней, между двором и двором, а дальше, по дороге в продуктовый магазин, рылись в мусорных баках деловитые, чисто выбритые, одетые по сезону побирушки, время от времени связываясь с коллегами посредством айфонов устаревших моделей. Когда жильцы предлагали побирушкам вскопать клумбу или починить ограду, те всегда спрашивали цену вопроса, вежливо выслушивали ответ и вздыхали: ей-богу, рады бы, да здоровье не позволяет.

Честных грязных бомжей они презирали и гнали от мусорки на бордюр, пить стекломой. Впрочем, честные грязные бомжи клумб тоже не вскапывали, брезговали.

— Дядя Боря, это точно вы?

— Точно. Я утром проверял.

— Всё вы шутите! Мамочки, как я рада!

— Верка, ты ходишь…

— Вы же обещали. А вы мне только правду… Помните?

— Что?

— Да всю правду доложи! Помните, а?

— Помню, — Ямщика передернуло. Он хотел скрыть это от Веры, боясь травмировать ребенка, но не сумел. — Умирать буду, вспомню. Зато сейчас вру в свое удовольствие.

— Книжку пишете?

— Вроде того.

Объяснить Вере, что значит творческий кризис? Затык? Пробка в душѐ? Нет, это лишнее. Дитя и так знает больше, чем следует в ее годы. Ни к чему умножать дрянные сущности.

— Дядя Боря, как там Арлекин? Живой?

— Живой. Что ему сделается?

— С ним все хорошо?

— Мерзавец, — с чувством сказал Ямщик. — Тиран. Жиртрест. Спит на обеденном столе. Мы ютимся по углам, а он дрыхнет без задних лап. Чует, гад, отношение… Да, с ним все хорошо. Это с нами как получится, а с ним все отлично. Ты где пропадала, спортсменка?

— Реабилитировалась.

— Там, где парк и бассейны?