— советовался по своим делам (назначен зам. секретаря правления СК). Вечером на концерте Рождественского (3-я сюита и «Александр Невский»).

22 декабря.

Четверг. Дома 11.30–1 час (партитуры на завтрашнюю репетицию). В Филармонии писал поздравление оркестрантам в Мариинский театр. С 3 до 5 по пути домой — Театральный музей. Дома после обеда Л. ушла к Лиде (выпустили Леньку), а я читал «Волчьи тропы». Зашел Янцат, я отчитывал его за пьянство. Вечером читал «Ручные дикари». Л. пришла в 11-м часу. Долго не мог уснуть.

23 декабря.

Пятница. Репетиция 12–3.45 (начерно разобрали всю симфонию Лятошинского). После обеда с 5 до 6.30 подготовил завтрашнюю репетицию. Почитал «Васька-путешественник». К 9-ти вечера поехали с Л. к Черкасовым. Была там егозливая Рашевская, и в 11 часов мы были дома.

24 декабря.

Суббота. Репетиция 11–3 час. (работа и прогон по 1 и 3-й ч.; прогон 2-й ч. и Болеро). С 3 до 5 на открытом партсобрании совместно с представителями ССК. Дома продолжал чтение «Васьки». С 9 до 11.30 у Янцатов (вроде празднования Валиного пятидесятилетия; были Хиловы…).

25 декабря.

Воскресенье. Репетиция 11–2 час. (прогон, работа и вновь прогон финала симфонии; местечки и прогон 2-й ч.). Все очень устали: отпустил в 2 часа. С 3.30 до 5 подготовка репетиции 27-го: закладки в обнаруженных недоделках по симфонии Лятошинского. С 6.30 до 8 — сон. Баба Женя у Клавы в укутке. Л. — по лавкам.

26 декабря.

Понедельник. Звонки в Свердловку и «М. Ручей» об устройстве в январе. Прогулялся. Л. — по хозяйству: Клава уехала в деревню (умер отец). С 6 до 8 час. был Лятошинский со своим яблочным вином. Вечером читал, потом вдруг влез в партитуры: все кажется не готовым.

27 декабря.

Вторник. Репетиция 11–3 час. (с 11 до 12.30 прогон с небольшими остановками и запись симфонии; 11.10–2 час. Болеро; с 2 до 3 — аккомпанемент дважды (с Обориным). Беседа (наспех) с Семковым о его концерте. С 4 до 5 час. в Свердловке (у горловика). Дома после обеда с 6 до 7.30 с партитурами на завтрашний день.

28 декабря.

Среда. Репетиция 11–1 час (большие куски симфонии; Болеро — 1-я половина; Концерт с Обориным).

Вечером концерт (9-й):

Лятошинский, Третья симфония (в первый раз)

Лист, Концерт для ф.-п. с орк., S-Dur (Л. Оборин)

Равель, Болеро

Перед концертом выяснилось: Л. потеряла свои кунички… Очень жалко.

29 декабря.

Четверг. Дома 12–1.30 партитуры на вечер.

Вечером концерт № 10 (повторение вчерашнего). Хорошо.

30 декабря.

Пятница. 11–12 час. прослушивание записи исполнения (вчерашнего) симфонии Лятошинского. Вполне приемлемо; оркестр — хорош. 12.30–5.30 конкурс и обсуждение; играли: виолончелисты Фишков и Никитин, консерваторские трубачи и альтист Миняев. С 5.30 до 9.30 на обеде у Лятошинских (в «Европейской» гостинице). Немного сон дома и проводы Лятошинских со «стрелой», вдвоем с Л.

В ночь на 31-е звонил Шостакович и сообщил, что скрипичный концерт в Америке исполнен 29-го с успехом. Пойдет еще 30-го и 1 января (дирижер Митропулос).

31 декабря.

Суббота. 12–2 час. у меня Богданов-Березовский со своей книгой обо мне. С 2 до 5 час. в Филармонии (вопросы: трубача Большеянова, альтовой группы, утрясание итогов вчерашнего конкурса, беседа с Шафраном о группе Vcl (виолончелей) и т.д. По дороге домой — подарочки Жаю. Вечером на 1-м отделении Курта (миниатюры). Новый год вдвоем и с мамой, Клавой и Тишей. Потом — внизу у Янцатов.

1956

Пюхяярви

17 марта.

Выехали вдвоем с Федей в 11.10 утра. Пасмурно. Непролазные снега. Вокруг царство инея — белых кораллов. В 3 час. подъехали к переезду за Нойтарму. В сосняке лошадь с саночками. Перегрузились. Бодрой рысью за полчаса добрались до дома.

На обед: налимья уха, 100 грамм, блины. Достали из амбара тюфяк, Машка со знанием дела постелила мне постель. Толенька затопил печку, разобрался в припасах, сдал их Маше.

Часов в шесть прошелся до повертки к нашему домику. К нему не попасть: глубокие сугробы; в лес без лыж — и думать нечего. Нигде ни тропки, только одна пробита от дороги мимо Янцатов на озеро. Сумерки. Седое молчание лесов. Тишина мертвая. Как в глубоком подземелье. Но там оно замкнутое. Здесь же — безграничное, всеобъемлющее.

За чаем беседа с Машей о русских царях. Легли рано, в 10 часов. Заснул крепко.

18 марта.

На рассвете разбудил крик петуха: куры у Машки зимуют за стенкой в соседней комнате. Сквозь дрему с лаской и улыбкой слушал петушиный крик, тихие, тоненько журчащие куричьи разговоры. Встал в 9. Маша уехала в Саккалу с творогом. В «домахах» — Иван. В 10 час. пошел к домику. Толенька и вызванный в помощь Витька расчищают от шоссе к нему дорожку.

Густой туман. Лес в мохнатом инее. Морозит. Но с полудня туман поднялся, поредел. Сквозившая в нем белая облатка солнышка брызнула ослепительными лучами. На снегу легли синие тени. Нежное, заголубело небо. Только над мхами у озера долго еще мерцала туманная мгла. Иней на ветках стал просвечивать, таять. Ивняки закоричневели, зарделись на солнце. Каждый куст, деревцо очерчены белой гривкой не успевшего растаять с северной стороны инея.

Подошел на лыжах Иван. Открыли домик, вошли: надо изобретать двойные рамы, без них в домике не прожить, пока холодно. На обратном пути поднялся мимо Янцатов на высокий берег — постоял над озером. По снежной равнине его протянулись тут и там голубовато-сизые полосы: это яркое, теплое солнце уже начало свое дело. Дома посидел у амбара на припеке.

Чистота… Тишина… Благодать… Вдали неторопливо пролетела ворона. Каркнула на лету. С вершины березы ей ответила другая… И опять тишина, морозная чистота, теплые лучи солнца…

Скоро появилась Маша. Стала стряпать обед. Я — у себя сел записать денек. По радио передача о Римском-Корсакове: «…слыхала я, слыхала…», Волхова Весна, «…спроси меня сто раз — сто раз отвечу…», и наконец, «люблю… и таю»…

И странно, больно и остро было сочетание этой моей новой, сияющей за окошком весны с веснами, несчетно минувшими, с пронзающей и нежной скорбью о навеки растаявшей Снегурочке…

И еще глубоко в душе: мама, Лютик… и все мое зло к ним обеим… непоправимое…

После обеда рискнул встать на лыжи. Против ожидания дело пошло сносно. Пересек поле, прошел к домику нашему. Еще вчера окруженный нетронутой снежной пеленой, стоял он в глубоком сне, затерянный в молчании сугробов. А сегодня ведут к нему