цепочки следов, прорыты вокруг в снегу дорожки-ходы, и вот, будто ожил он и стал зовущей к себе и укутной норкой человеческой…

Около 6-ти вернулся домой. Иван топит печку. Машка кейфует на кровати. Я — немного отдохнул и опять пошел на волю: манит весна. Прошел за Загурского, по шоссе. Около 7-ми солнышко коснулось леса. Заголубел снег, засияли крыши сараев. Вот уже закатилось солнце, вот уже погасла и багровая полоска, окаймлявшая зубцы леса, а на сиротининской горке еще долго полыхали огнем и не гасли стекла чердака.

Зашел навестить Островских-стариков. Когда шел от них домой, мороз заметно усилился, даже снег стал поскрипывать под валенками. Вечером (до чая) всей семьей, включая Фунтика, сидели в моей комнате, слушали «Пучину» Островского: «Я буду счастлив, ты будешь счастлив»…

19 марта.

По ночам крепкие морозы: до 25°. Утром — царство белоснежных кораллов инея.

Никакими словами не сказать светозарность Весны света… Потоки низвергающихся солнечных лучей, сияние снегов, возносящееся в бездонье, голубое небо слепят, ошеломляют, даже оглушают… Сугробы усеяны искрами всех цветов спектра, будто горящими, переливающимися драгоценными камнями; на деревьях, как крохотные зеркальца, дрожат и поблескивают кристаллы инея… Идешь, и еще, и еще раз дивишься неправдоподобности, с которой так часто встречаешься в Природе. Неправдоподобности Пространства… Молчания… Света…

В 11 часов пошел с Иваном к домику: я — пилить дрова, Иван — мастерить рамы. В 2 вернулись домой. Иван резал стекла, я подремал до обеда. После обеда опять отправились к домику. Я, на сей раз, — дрова колол, потом откопал колодезь из-под снега. Пришла Маша. Затопили русскую печку. Запахло дымком. Похоже на то, что в домике можно будет жить и что он будет держать тепло при двойных рамах. Машка залезла в колодец, стала рубить лед. Колоть пришлось долго. Только на глубине полуметра показалась вода. Тем временем Иван закончил вставку рам. Мы закрыли трубу в печке, заперли домик и в 8-м часу пришли домой.

20 марта.

С Ю. Островским пришла посылочка (рубашка) и письмо от Жая. После завтрака на лыжах прошелся до домика: проверить, как отразилась топка и держится ли тепло. Результат пока ничтожен: надо несколько раз прогреть печку.

В 12 час. сел писать дни. Иван с Машей ушли на озеро. За окном все сияет. Сегодня много теплей. По откосам снег заметно уступает солнцу: становится ноздреватым, а местами, на угреве, протаивает трубочками наискосок до самой земли.

В 2 час. пошел к озеру. Около Янцатов встретил возвращающихся Машу с Иваном. Отобрал у Ивана лыжи и прошел по озеру вдоль берегов к Ипатьевым и через прибрежный березняк и заросли ивняка — домой.

Голубое небо, снежные просторы — в светозарном молчании. Уже горяча ласка солнца. На снегу множество следов лисиц, зайцев. Шел и жалел, что не научился читать эту замечательную книгу ночной жизни зверьков. Но вот набрел на парный лисий следок: две цепочки отпечатков ровненько тянутся рядом. Ну, — тут и я понял в чем дело: лис с лисичкой.

Домой пришел потный, переоделся, вытерся одеколоном. С удовольствием с покряхтыванием вытянулся полежать.

С 6 до 7.30 провел у домика. Попилил дрова, протопил русскую печку. Зашло солнышко. Похолодало. Высоко в небе повисла бледная краюшка полумесяца. На тускло засиневших сугробах кой-где появились отблески: это затянуло ледяной корочкой оттаявший за день снег. Стало смеркаться. Над потемневшим лесом протянулась рыжеватая полоса зари, В ее отблесках олешники и березняки стали дымно розовыми, ивняки — багрово-желтыми.

Дома снисходительно встретил меня цепной, свирепый Жулька (овчарка), с которым я тщательно налаживаю добрососедские отношения. И он уже не рычит и не рвется с цепи при виде меня, как это было в первый день. За чаем беседовали о годах войны, вспоминали эвакуацию. Около 10-ти полегли: Иван ночью поедет в город.

21 марта.

Плохо спал. В 11 часов пошел на лыжах на уголок Ипатьевского мыса, где вчера на камушке забыл перчатки. День, как и вчера, безоблачный и яркий. Над равниной озера — тонкий парок, берега затянуты дымкой — это в жарких лучах солнца испаряется снег. Обратно шел зарослями, разглядывая следочки. В одном месте пребольно ивовой веткой захлестнул глаз. Придя домой — лег подремать. Сладко спал с 1 до 3.

Но глаз болит: такое чувство, будто осталась в нем соринка. После обеда Маша «лазала» — поднимала веко, прочищала краешком чистого платка. Как будто полегчало.

Долго беседовали с ней об всяких бабьих делах, ее родах, болях в яичнике (?!) и пр. и пр. Мы оба с ней всегда с удовольствием беседуем. Темы самые разнообразные: от философских до похабно-частушечных. К домику решили с ней сегодня не идти по случаю моей глазной аварии. (А там надо заклеить щели в рамах, пилить дрова и еще сделать много всяких уютных дел.)

В 5 часов тихонько прошелся до озера, посидел там на опрокинутой лодке. Теплынь, тишина… На дороге темнеют пятна снеговой кашицы; южные склоны сугробов, бровки вдоль дороги изъедены солнцем: сделались в них пещерки, тонкие ледяные навесы, косые расщелины, повисли сосульки, искрится капель. На фоне синевы неба яркие солнечные снега озера кажутся желтоватыми. Нежно озаренное чернолесье стоит в коричневатом сиянии пушистых крон. Каждое дерево точно окружено нимбом, легким, неподвижно устремленным ввысь. Но все же видимых весенних явлений в природе пока еще очень мало: вербы покрываются барашками, да озабоченно летают и трещат парочками сороки — вот и все.

День мы с Машкой и Фунтиком прожили тихо. Событий у нас, если не считать «аварии» с моим глазом, произошло тоже мало: Маша впервые выпустила кур с петухом на улочку, да Иван забыл ночью, второпях, захватить с собой мое письмо к Жаю. Тоже — «вот и все».

Около 8-ми Маша напоила лошадей, затопила плиту и у меня печку, а я пошел в сумерки пройтись. Морозит. В чистой синеве — серебряный месяц. Догорает за лесом заря. Никаких слов нет перечислить, описать неисчерпаемое изобилие тонов, красок, нежных, едва уловимых, тончайших и вместе с тем интенсивных и глубоких… Молчащую бездонную морозную высь, тонкий аромат снега. Покой и безмерность окружающего Мира…

Вернулся, Маша пригорюнилась у стола. У плиты пляшут отблески огня. У меня в комнате тоже перебегают огненные блики, потрескивают дрова… тепло, тихо, уютно. Около 10-ти улегся в постель. Послушал радио: «Рождение 2-й рапсодии Листа», последние известия. Позвал Машу: выключила радио, погасила лампу, притворила дверь.

За окном голубая лунная ночь, мерцают звездочки. Молчание.

22 марта.

В 6-м часу