небольшим предметом в упаковочной бумаге. Недолго думая, я раскрыла ее подарок и слегка нахмурилась. Под оберткой оказалась книга. Последний вышедший детектив Офелии Коулман [10]. Мой мозг буквально закипал от хитросплетений ее сюжетов, и мне никогда не удавалось угадать главного злодея, но это и не важно. Я влюбилась в ее творчество с первых строк дебютной книги. И каждый роман покупала прямо в день релиза. Считая тот, что сейчас держала в руках.

Я приподняла книгу и озадаченно произнесла:

– Ты же знала, что она у меня уже есть.

Энн состроила недовольную гримасу.

– Сначала открой, потом предъявляй претензии.

Я послушно выполнила указание и от удивления раскрыла рот. В книге стоял именной автограф с теплыми пожеланиями от автора.

Спустя минуту я уже бросилась на Энн с объятиями.

– Боже, ты меня задушишь! – вопила она, притворно пытаясь отбиться, но я отчетливо слышала ее довольный голос.

– Спасибо-спасибо-спасибо, – скороговоркой произнесла, не понимая, как ей удалось его достать, ведь все автограф-сессии и презентации детектива проходили в тот период, когда мы были в Берлине. – Как ты это провернула?

Подруга все же высвободилась из моей хватки и, нацепив на себя самодовольный вид, произнесла:

– Скажи спасибо, что я когда-то училась в Принстонском, где у меня остались знакомые, чьи друзья лично знают твою Офелию.

Я прижала книгу к груди и вновь поблагодарила подругу. И мы уже направились обратно за стол, когда Марк поднялся и обратился ко мне:

– Ники, можно тебя на минутку? – Он махнул в сторону холла. – У меня тоже есть подарок. Вероятно, с сюрпризом Энн он не сравнится, – хмыкнул Марк, – но все же…

– Боюсь представить, что ты ей подготовил, – резко перебила его моя подруга, окинув презрительным взглядом. – Очередную головную боль? Или новое сердце, чтобы было что крошить на куски?

– Энн, – укорила я ее, не желая слушать их перепалки в рождественскую ночь.

Она молча подняла руки, пожала плечами и вернулась за стол. Я же отложила книгу на комод и проследовала за Марком в холл. Он провел меня дальше, к студии. Я не заходила туда последние пару недель, поскольку рабочие вопросы компании и тревога от мыслей о расследовании отца не давали сосредоточиться на музыке.

Марк открыл дверь и жестом пригласил войти.

Витавшее в воздухе ощущение интриги щекотало кожу. Шаг за порог студии сравним с шагом в безвестность. Марк зашел следом за мной и запер за нами дверь.

От его таинственного поведения мне становилось не по себе, хотя любопытство тоже не отступало. И оно достигло апогея, стоило только взгляду наткнуться на предмет в углу студии, которого раньше там не было. Он был накрыт полотном, но по форме безошибочно узнавался рояль.

– Это и есть твой подарок? – оглянулась я на Марка. Он все еще не произнес ни слова и просто кивнул.

Я медленно подошла к инструменту и столь же медленно стянула серую ткань.

С уст сорвался изумленный вздох.

Мое первое публичное выступление прошло за роялем Steinway & Sons. В музыкальной школе для выступлений был отведен редкий экземпляр, один из первых тридцати инструментов, изготовленных Генри Стейнвеем еще в конце девятнадцатого века. С него сдували пылинки все преподаватели. Не разрешали подходить во внеконцертное время. Хотя однажды мы с одним из мальчишек класса все же пробрались к нему и даже выцарапали на дне свои инициалы.

Теплые воспоминания осели ностальгической улыбкой на губах.

С тех пор как впервые сыграла на том рояле, я мечтала забрать его домой. Помню, отец пытался договориться со школой, предлагал баснословные суммы, но администрация оставалась непреклонна.

– Ты ведь грезила о нем со времен своего первого концерта, – раздался за спиной тихий голос Марка. Он будто прочитал мои мысли.

– Верно, – ответила, нежно коснувшись клапа. – Он выглядит прямо как тот, что стоял в музыкальной школе.

– Это он и есть.

Я резко развернулась. Марк держался на расстоянии. Продолжал сохранять установленную мной дистанцию, однако его взгляд пробирал до самых костей.

– Что ты имеешь в виду?

– Перед тобой тот самый рояль, на котором ты впервые играла перед зрителями. И теперь он твой.

– Невозможно… – прошептала я.

Марк кивнул на инструмент.

– Ты всегда можешь проверить. Твоя метка все еще там.

Я попятилась, не сводя взгляда с Марка, и лишь достигнув бока рояля, развернулась. Присев, заглянула под него, чтобы воочию убедиться, что это действительно тот самый инструмент.

Выпрямившись, вновь устремила растерянный взгляд на Марка.

– Но как?..

– Нашел нужные аргументы, – сдержанно ответил он, не вдаваясь в подробности, которые, как мне казалось, могли таить в себе не самые законные методы. – Надеюсь, сумел хоть немного порадовать.

Уверена, Марк не мог в полной мере понять, что для меня значил его подарок. Этот рояль олицетворял собой мое первое достижение. Он был символом того самого беззаботного периода в моей жизни, когда худшее осталось позади, а новые неурядицы еще не успели нагрянуть и разбить реальность.

Сев на скамью, я открыла клап и осторожно надавила на клавиши. Пальцы сами принялись порхать по ним, играя вступление той самой мелодии, что я исполняла на первом концерте. Они помнили ноты, будто я играла ее каждый день.

На глаза навернулись слезы. Спустя миг остановилась, закрыла рояль и замерла. Гладкая поверхность дерева под пальцами хранила в себе неимоверное количество воспоминаний. Грудь переполняла благодарность, сосредоточившись в форме шара и распирая ребра. Казалось, еще немного – и она сама, без спроса, вырвется наружу. Я встала и направилась к Марку. Все это время он просто оставался на месте, безмолвно наблюдая за мной.

Ноги застыли в паре шагов от него. Разум пытался сформировать нужные слова.

– Ты даже не представляешь, какие эмоции меня сейчас переполняют, – сократив остатки расстояния между нами, я обняла Марка, прижавшись к крепкому торсу, и прошептала: – Спасибо.

Вся искренность вплелась в одно простое слово.

Прямо под ухом я различала ускорившийся темп его сердечного ритма. Мой тоже пустился вскачь, будто пытаясь подстроиться под него. Марк нерешительно, словно не веря в происходящее, одной рукой приобнял меня за талию, прижав к себе крепче, а другой принялся поглаживать волосы.

– Не за что, малыш, – едва уловимый шепот дразняще коснулся ушей.

Малыш… Именно так Марк называл меня прежде. Слово одновременно окутывало теплом, словно мягкий плед, и кололо сродни иглам дикобраза. Сладостная пытка. Мучительное блаженство. Боль и наслаждение в одном флаконе.

Не знаю, сколько мы так простояли. По ощущениям целую вечность. Но нас еще никто не хватился, а значит, минуло совсем мало времени. Нас будто окутал