Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Странная апатия и безразличие овладевают вдруг всем моим существом. Я понимаю, что погибну, если не буду хоть как-то сопротивляться… но сопротивляться нету никаких сил, да и желания тоже. Руки мои словно две плети и они, конечно же, совершенно пусты…
«Вот и всё! И так глупо… – мелькает в моей голове последняя связная мысль. – Хотя, почему глупо? Был бой… и хоть я проиграл его, этот последний свой бой… И я ведь не струсил, я друга пытался спасти… и может теперь тварь это оставит его в покое, удовлетворившись мной, как добычей…»
– Что же вы стоите?! – как сквозь вату доносится до меня пронзительный женский крик (чей именно, я так и не смог разобрать). – Он же погибает, трусы! Он же за вас погибает!
Потом всё вокруг заволокло, затянуло какой-то странной, оранжево-красной метелью, и самое последнее, что сумел разглядеть я сквозь бешено крутящуюся эту метель, было почему-то лицо Лерки… близко от моего лица, на удивление близко, совсем рядом где-то. И в руке у неё зажат нож, и вот она взмахивает этим ножом… а, может, всё это просто мои предсмертные видения, не более…
Потом я теряю сознание. Резко и разом, словно проваливаюсь мгновенно в какой-то чёрный бездонный колодец.
Из стихов Волкова Александра
Метеорит…
Ему дано судьбой
короткое мгновенье —
быть собой!
Самим собою,
а не просто «быть»…
Звездою вспыхнуть,
прошлое забыть,
ночное небо
светом озарить,
влюблённым
сто желаний подарить,
холодный воздух
теплотой согреть…
И смерть презреть…
И умереть…
Сгореть…
Или,
упав,
остаток жалких дней
влачить среди камней,
простых камней…
Ведь он метеорит,
пока горит!
Какой он там,
внизу,
метеорит!
* * *
Я открываю глаза и долго пытаюсь понять, что же со мной всё-таки произошло, и почему я чувствую себя таким слабым и совершенно разбитым. И плечо, левое моё плечо… что с ним такое? Словно огромные раскалённые гвозди вбиваются ежесекундно и безжалостно в левое моё плечо…
С трудом приподняв голову, я долго и тщетно пытаюсь осмотреться вокруг.
Где я?
Сверху надо мной чистое голубое небо, справа от меня какая-то сплошная и отвесная каменная стена, уходящая вверх так высоко, что верхний её предел я даже не пытаюсь рассмотреть. Слева же я замечаю небольшую и тоже каменную площадку, окружая которую, угрюмо громоздятся со всех трёх сторон огромные гранитные валуны.
Потом силы вновь покидают меня и, беспомощно откинувшись назад, я вновь закрываю глаза. И тут же возвращается память. Вся, до мельчайших подробностей, до той, последней самой, страшной той минуты, когда я, беспомощно барахтающийся в смрадной чудовищной пасти и уже распрощавшийся мысленно со всем белым светом, почему-то всё-таки остался жить…
И ещё кое-что я смог вспомнить. Смутно, вроде и не со мной это было, припомнилось вдруг, как несли меня на каких-то носилках, и как было мне при этом больно… нестерпимо, невыносимо даже больно. Каждый шаг, каждый лёгкий толчок со стороны невидимых моих носильщиков мгновенно отзывался в левом плече тысячекратно усиленной жуткой этой болью. И я, крепко сжав зубы и стараясь не заорать, то выныривал на поверхность сознания, то вновь, словно в воду, погружался на некоторое время в такое блаженное, спасительное такое полузабытьё…
– Оклемался? Ну, наконец-то!
Я вновь открываю глаза и вижу Витьку. Он склоняется надо мной и в глазах у него радость и огромное облегчение. Он искренне рад тому, что я очнулся, что я смотрю на него… он бесконечно рад этому, и на душе у меня как-то сразу становится тепло при виде этой его простой человеческой радости.
– Помоги… мне… сесть…
Я постарался произнести эту фразу как можно более громко и как можно более внятно, но что-то совсем плохо это у меня получилось. И плечо моментально отозвалась острой пронзительной болью, и голова словно побежала куда-то…
Но я всё же сажусь (с Витькиной помощью, разумеется), сажусь и, осторожно прислонившись спиной к каменной этой стене, вторично начинаю осматриваться по сторонам. На этот раз уже куда более осмысленно и основательно.
Теперь я замечаю, что находимся мы на какой-то возвышенности, и что бесконечный лес, раскинувшийся во все стороны сплошным зелёным ковром, находится куда ниже этой нашей площадки. Ещё я различаю в нескольких метрах от себя неровной тёмное отверстие в скале, очень похожее на вход в какую-то пещеру, что ли…
– А где… все… остальные? – губы мои беспомощно прыгают и дрожат, господи, неужели я ослаб настолько, что даже выговорить несколько коротких слов для меня почти непосильная задача! – Где все?
– Там! – Витька несколько неуверенно махнул рукой в сторону громоздящихся валунов. – За дровами пошли… ну, и за водой тоже…
– Понятно!
Я боюсь спрашивать о Серёге, до сих пор стоит в ушах моих тот самый последний его крик, крик страшной, нечеловеческой боли. И то, как резко, как внезапно и разом он оборвался, этот крик. Неужели Серёга… неужели Серёги уже…
– Где мы? – шепчут мои прыгающие губы.
Витька ничего не отвечает. Он лишь пожимает неопределённо плечами и, тоскливо вздохнув, встаёт.
– Ты посиди, я сейчас.
Он направляется к тёмному отверстию, так похожему на вход.
– Подожди, Витька!
Витька оборачивается.
– Ты куда?
– Посмотрю, как там Серёга.
С чувством огромного облегчения я перевожу дух. Серёга жив!
– Как он?
Витька мрачнеет.
– Плохо! – коротко говорит он и, помолчав немного, добавляет: – В общем, хуже некуда!
– А Наташа? Она с ним?
Но Витька уже скрывается в пещере. А я вновь обессилено закрываю глаза и молча сижу так, стараясь хоть немного унять, приглушить острую боль в левом плече.
Я сижу так до тех самых пор, пока снова не слышу Витькины приближающиеся шаги. Он подходит ко мне, некоторое время стоит рядом, потом молча опускается на каменистую поверхность площадки. Я хочу спросить
