Исида собрала нескольких друзей на прощальную вечеринку. Не то чтоб ей очень этого хотелось, просто она всегда так делала, когда приезжала и уезжала в любую страну. Не хотелось изменять заведённому обычаю. Прямо перед этим они жутко поссорились с Сергеем: он обвинял в провале её, она – его. Дошло до того, что он сказал, что никакая она уже не артистка. Живёт историей своей прошлой славы. Растеряла она всё своё мастерство. Она просто старуха – похотливая и безобразная.

Исида не могла вынести одного: оскорбления искусства её танца. Сказала, что ей везде рады, и будут рады всегда! Всё испортила его дурная слава – красного скандалиста, его пение «Интернационала», его пьяные выходки и его Россия! Ей, Исиде, это видней! Даже если она вообще будет без ног – она всё равно сможет танцевать! Она будет танцевать, пока не закроются навсегда её глаза и не погаснет сила под сердцем…

Исида была ласкова и грустна со своими гостями. Сергей ворвался пьяный и сходу набросился на неё с кулаками. Его оттащили, она убежала к себе, закрывая лицо руками…

Третьего февраля Сергей и Исида поднялись на борт парохода «Джордж Вашингтон». Это был обыкновенный сухогруз.

Исида с горечью вспоминала, какими надеждами она была полна, впервые уплывая из родной страны в Европу, с каким упоением пила солёный океанский ветер. Сейчас же, познав все плоды славы и бесславья, она уезжает навсегда. Да, навсегда! Она так и сказала репортёрам в своём прощальном интервью. Сердце не обманешь – она в последний раз видит свою родину. Теперь это уже не её дом. Здесь её растоптали. Сейчас ей казалось, что здесь она потеряла любовь своего юного, ужасного гения, капризного злого эльфа. Да и мамы здесь нет, вообще нет. Она – на Пер-Лашез.

Вчера Исида выступала в Нью-Йорке в последний раз. В Лексингтонском оперном театре. Маленькая сцена. Кучка зрителей. В газетах – ни слова.

В конце концов от них отвернулись почти все друзья. Лоэнгрин, который сначала обещал ей денег на школу и издательство для её мужа, просто исчез. Их провожали всего несколько человек, те самые русские евреи, с которыми они поссорились и помирились. Остальные, что были на прощальной вечеринке, не пришли. Может, просто не могли заставить себя посмотреть ей в глаза. Так людям бывает стыдно за чужое безобразие: вроде и не виноваты ни в чем, а вместе с тем видели то, что не должны были… Цветов не было. Грусть сжала её тисками. Думала: вот, ещё одна нить, связывающая её с этим миром, порвалась навсегда.

Сергею было так плохо, что он не знал, куда себя деть. Слонялся по пароходу, как зверь в клетке. Исиду он ненавидел. Не было тех матерных слов, которые могли бы дать ему облегчение. Как только сможет от неё вырваться, сразу, как только сойдут на берег, – удерёт любыми путями.

Она старалась с ним не общаться и не выходить из каюты. Надеялась, что за неделю путешествия синяки под глазами исчезнут. Ведь её везде ждут репортёры! От них просто нет прохода. Какое счастье, что их нет здесь, в Атлантическом океане. А уже в Плимуте, в Великобритании, где будет их первая остановка, журналисты явятся – она не сомневалась. Она скажет им, что у неё теперь нет родины. Лучше в России на чёрном хлебе и воде, чем в лучших отелях Нью-Йорка. Никто не запретит ей свободно мыслить.

Сергей мучился страшно. Зверино-ласковый, он страдал без любящих рук – неважно, чьих. Он не выносил одиночества и замкнутости. Всего этого теперь было предостаточно. Исида с ним не разговаривала. И не звала. Да он и сам не хотел. Давно заметил за собой – ему просто необходим физический контакт. С кем угодно, лишь бы рядом были руки, которые могут обнять. Не в силах вынести этой пытки, сел за письмо другу Сандро. Вспомнил их сумасшедшую эскападу в пансионе на Уландштрассе. Весело было! Как-то совершенно по-иному виделась тогда его будущность. Столько глупых надежд гнездилось в голове, столько планов и любви. Эта проклятая Америка доконала его. Письмо это, открытое, полное страшного предчувствия крестного своего возвращения в Россию, стало одним из шагов к его последнему пути. Глубокое, трагическое, пророческое осознание своей ненужности в новой стране Советов, своей несовместимости с этим строем криком кричит в каждой строчке. Хотелось материться, да разве это способно выразить всю его боль…

Он верил, что Сандро – друг. И писал как другу, а не как осведомителю Лубянки. Просто в тот момент ему до жути хотелось тепла, простого человеческого тепла. Чтобы его кто-нибудь обнял. И хотя бы два милых и добрых слова.

Перед высадкой во французском порту Исида и Сергей помирились. Она плакала и думала: надолго ли. Их любовь лихорадило – но смертельна ли эта болезнь? Конечно, разумеется, смертельна. С самого начала она видела: конец неизбежен и близок. Что в её силах? Лишь сделать всё, чтобы оттянуть его. Не сможет этот Орфей быть подле неё всегда. И раньше-то он часто вёл себя грубо и оскорбительно, а сейчас рвёт в ярости те мягкие путы, которыми спеленала его и убаюкала. Сегодня он тих и кроток, ласков и мил. Читает ей стихи, целует руки – отречённо, неистово, как в последний раз. Это прощание с ней светится огнём в его глазах. Что же будет завтра?

Завтра наступило и принесло весь ужас, которого Исида тайно боялась и, не желая, ждала.

Несмотря на то что денег, данных взаймы Лоэнгрином, почти не осталось, Исида выбрала отель «Крийон», номер люкс, одно из самых дорогих мест Парижа. Сергей вздохнул с облегчением. Он был ей благодарен за этот широкий жест. Он уже привык к уюту западного мира. Пока он не в России, им надо пользоваться.

Отель был чудесен – старинное здание, напоминающее эпоху Луи XV, с огромными колоннами по всем сторонам, с высокими окнами, статуями и лепниной. Внутри – атмосфера патриархальной роскоши: всё в мраморе, отражающем хрустальные канделябры; удобная мебель эпохи модерн, будто подчинённая природным аналогиям – изгибам птичьей шеи, необычной ветки, вычурного орнамента листьев и цветов. Из окон открывался неохватный, просторный вид площади Согласия с фонтаном и плывущими в ладьях статуями, обелиском, длинной стрелой des Champs Elysees, венчающейся Триумфальной аркой. Вдали можно было угадать неповторимую форму Эйфелевой башни, смутную в белой туманной дымке.

Исида была исключительно безалаберна с деньгами. Порой они просто валялись у неё где ни попадя. Сергей помнил её обещание помочь отстроить его сгоревший в селе дом. Но разве могут у неё сохраниться деньги, если она расшвыривает их налево и направо? Она вообще понятия не имела, как их сберечь. Ей хотелось самого дорогого шампанского – она просто заказывала его. Пирушка на сто гостей – пожалуйста. Сергей потихоньку от неё начал копить. В конце концов, никакие доллары не способны искупить его мук в проклятой Америке! И вообще, хочешь иметь ручную обезьянку – плати. И что, намерен он был отдать их теперь, когда они были на мели? Ни в коем случае! Исида как-нибудь выкрутится, что-нибудь придумает. У неё ещё есть дом – пусть продаёт его!

Он должен от неё уйти. В который раз говорил себе: сегодня или никогда. Но как?! Дело даже не в безумной истерике, которая неизбежна. Эта женщина способна простить ему всё что угодно. У неё нет глупой гордости всего остального женского пола. Он может изменить ей, ударить её – она не хлопнет в ответ навсегда дверью. Она не ждёт инициативы от мужчины. Она, творец, общается с мужчинами на равных. Хуже того, Исида поступает с мужчинами так, как веками поступали они. А его – обволакивает, как тёплая, властная волна. Он дорог ей до бесконечности. Видел главное: для неё он не Сергей Есенин, поэт, как для всех остальных девчонок и женщин, с которыми был, а просто Серёжа, из плоти и крови. И хотя она и говорит на каждом углу, что он – гений, но любит только его плоть и кровь, как мать. В ужасе осознавал: он просто не может обидеть её, потому что это невозможно. Она выше простых человеческих ужимок самолюбия, она большая. И любовь её – огромна. Накрыла его с головой – скоро он задохнётся в ней, его не станет…