Скорее всего, ставка Барраса на республиканцев была следствием трезвого расчета. Переговоры с Людовиком XVIII ни к чему не привели. Ходили также слухи, что Директор одновременно торговался с Уильямом Питтом и просил значительную сумму денег в обмен на лояльность, но премьер-министр Великобритании отказал ему. В Директории Баррас теоретически мог рассчитывать только на Бартелеми: Ребель в итоге поддержать роялистов не рискнул, а Карно рассматривал такую возможность, но только если бы руководил заговором сам, что для Барраса было неприемлемо. Советы же ждали следующих выборов, теряя время.

К тому же удивительно вовремя в руках у Барраса появился удобный инструмент: он получил из Италии от Бонапарта перехваченные тем документы, изобличавшие генерала Пишегрю в тесных связях со сторонниками монархии. Командующему Итальянской армией они достались, когда, благодаря стремительному наступлению французов, в Триесте удалось арестовать графа д’Антрэга и захватить его портфель с документами.

Дополнительным аргументом в пользу Республики служила и позиция армий, опубликовавших по случаю празднования 14 июля ряд прокламаций. Так, в обращении Бонапарта к войскам говорилось:

Хотя Баррас склонился к тому, чтобы поддержать Республику, он до последнего оставлял себе возможности для отступления. Решив форсировать ситуацию, члены Клуба Клиши начали с ним переговоры, предлагая для начала поменять министерство, чтобы увеличить число сторонников монархии среди министров. Но, когда, будучи уверенным в успехе, Карно 28 мессидора (16 июля) поставил вопрос на голосование, «триумвират» из Барраса, Ларевельера-Лепо и Ребеля раскрыл карты, убрав подозреваемых в роялизме с министерских постов.

Не успели монархисты в Советах оправиться от поражения, как им пришлось столкнуться со вторым подготовленным Баррасом сюрпризом: в Париже стало известно, что к столице движется армия под командованием генерала Гоша, только что назначенного военным министром. План был составлен безупречно: Гош получил официальное предписание организовать новый десант в Ирландии и должен был взять с собой несколько тысяч солдат Самбро-Маасской армии, чтобы погрузиться на корабли в Бресте. Предполагалось, что по дороге он как бы случайно окажется под Парижем и поддержит переворот своими войсками. Его назначение министром не имело силы, поскольку Гош не соответствовал возрастному цензу для этой должности, однако оно оставляло на время переворота военное министерство обезглавленным.

Едва ли Баррас предполагал, что что-то может пойти не так, но Гош сумел его удивить: он взял из Самбро-Маасской армии не 8–10, как планировалось, а 26–27 тысяч человек и отправил вперед комиссаров, которые должны были обеспечить снабжение и расселение войск. Ошеломленные власти городов, расположенных по маршруту их следования, знали, что приближаться к Парижу войскам запрещает конституция, и тут же поставили в известность Советы.

Разразился скандал, оказавшийся особенно бурным из-за того, что никто не был готов взять на себя ответственность за эскападу Гоша. Сам генерал утверждал, что выполнял распоряжение морского министра, но тот от него открестился. Баррас тоже, естественно, промолчал. Судя по всему, именно тогда он ознакомил своих коллег с письмами из портфеля д’Антрэга, и это позволило предотвратить обвинения со стороны Карно, убедившегося, что Советы действительно находятся в шаге от реставрации монархии. Впрочем, и они предпочли по итогам расследования никого не наказывать: для обвинения Директоров у них не было достаточных улик, суд над популярным генералом мог вызвать непредсказуемую реакцию армии, к тому же возник бы вопрос: отчего депутаты так боятся верных защитников отечества?

Баррас осознал, что сделал ставку не на того военачальника и что лучше было бы попытаться заручиться поддержкой Бонапарта. Ларевельер-Лепо отмечал в мемуарах, что принять такое решение его заставило недовольство Советов слишком самостоятельным поведением генерала в Италии: Бонапарт опасался обвинительного декрета. Карно, Бартелеми и члены Клуба Клиши предпочли бы заключить мир без столь вызывающих аннексий: это позволило бы вписать Францию в европейскую систему международных отношений, вместо того чтобы противопоставлять ее всей Европе, поощряя создание республик-сестер.

Договорившись с Баррасом, «генерал вандемьер» отказался явиться в Париж лично: Бонапарт справедливо полагал, что в случае успеха аналог 13 вандемьера ничего не добавит к его популярности, тогда как провал может оказаться для нее фатальным. Однако командующий Итальянской армией согласился прислать вместо себя генерала Ожеро, который в итоге сыграл примерно ту же роль, что ранее отводилась Гошу, – с той лишь разницей, что Ожеро прибыл без собственных войск и был назначен командующим вооруженными силами Парижа. Впрочем, это было не принципиально, поскольку значительная часть приведенных Гошем солдат и офицеров оставалась поблизости от столицы, а часть из них в гражданской одежде и вовсе была размещена в городе.

Теперь «триумвират» ждал лишь окончания полномочий Карно в качестве председателя Директории. Когда 6 фрюктидора (23 августа) они истекли и настал черед Бартелеми занять этот пост, «триумвират» неожиданно потребовал голосования, по итогам которого победил проголосовавший сам за себя Ларевельер-Лепо. Совет пятисот ответил на это созданием комиссии по расследованию финансовых злоупотреблений Директории. Депутаты знали, что Директория ждет прибытия Ожеро и что готовятся проскрипционные списки, но в Законодательном корпусе не оказалось человека, который мог бы организовать противодействие планам правительства. Обсуждались прожекты убийства Барраса и Ребеля, думали, не опереться ли на верные Советам войска, по Парижу даже ходили слухи, что на 18 фрюктидора (4 сентября) в Совете пятисот назначено выступление с разоблачением заговора Директории. Но депутаты опоздали.

«Триумвиры» нанесли удар первыми. 18 фрюктидора, на рассвете, войска заняли залы заседаний Советов, лидеров Законодательного корпуса и Бартелеми арестовали, Карно удалось бежать. По Парижу было расклеено обращение к народу с сообщением об измене Пишегрю и раскрытии широчайшего роялистского заговора. Оно чрезвычайно напоминало те апокалиптические картины, которые Конвент рисовал после 13 вандемьера; все развивалось по уже отработанной схеме: