— Она воспитывалась в закрытом пансионе. Мы с Жиральдом ее навещали. Теперь ее воспитание закончено, и она возвращается домой. Наша задача найти для нее хорошего мужа.

— Думаю, это будет несложно, — сказал Джулио и откинулся на подушки. Ему хотелось поговорить о том, что его волновало. Он покосился на Амалию и как бы невзначай произнес: — Все говорят о том, что летом начнется война с Россией. Эта страна населена полудикими крестьянами, и там очень холодно.

Женщина медленно повернулась и подарила любовнику улыбку своих холодных голубых глаз.

— Не беспокойся, с твоей головы не упадет ни один волос. Ты останешься в Париже. Например, из-за внезапной болезни. — Подойдя к кровати, Амалия сдернула одеяло с его обнаженного тела и заметила: — Неужели я допущу, чтобы такое совершенство изуродовали сабли и пули!

Джулио смутился. Эта женщина умела заниматься любовью так, что каждое движение казалось ее собственным изобретением. Она могла быть одновременно величественной и низкой, обожала казаться милой, хотя на самом деле была очень опасной. Джулио понимал, насколько зависим от нее, и это его бесило. Ему захотелось ее уколоть.

— Почему ты изменяешь своему мужу? Мне кажется, он тебя любит и ценит.

Иногда ему становилось жаль генерала, который заботливо опекал его, постоянно держал при себе, причем вовсе не для того, чтобы им помыкать. У Джулио было не так уж много поручений, он имел кучу свободного времени и при этом получал неплохое жалованье.

— Он солдафон и всегда им был, — сказала Амалия и улыбнулась, показав острые белые зубы. — Иное дело — ты. Моя последняя любовь! Если ты когда-нибудь посмеешь мне изменить, я тебе отомщу, как это делают у вас на Корсике.

Джулио смотрел на нее во все глаза. Иногда любовница его изумляла. Он вовсе не считал, что его тело принадлежит ей, как не собирался оставаться с ней до конца жизни. Кругом было много других женщин, красивее, а главное — моложе.

— Супружеская измена на Корсике — большая редкость. Там мстят за иные вещи, иногда просто по привычке, так же, как и воюют, — ответил он и неожиданно добавил: — Иногда мне становится неловко от того, что, будучи корсиканцем, я бегаю от войны.

Амалия жестко усмехнулась.

— Перестань. Армия добровольцев — мечта идиота.

В улыбке Джулио промелькнула ирония.

— Генерал де Сент-Эньян так не считает. И ты охотно провожаешь его на войну и едва ли вспоминаешь о нем, пока он не вернется.

— Если убьют Жиральда, у меня останутся его деньги. Если убьют тебя, я потеряю все. Запомни, ты не создан для войны, ты создан для того, чтобы любить.

— Конечно, я люблю тебя! — Джулио произнес эти слова небрежно, даже развязно, словно желая подчеркнуть, что они ничего для него не значат.

Амалия на мгновение сузила глаза, но ограничилась тем, что сказала:

— Приезжай в салон завтра вечером. Пусть мы не сможет уединиться, но я хочу тебя видеть.

— Там будет твоя дочь?

— Да.

— Как ее зовут?

— Аурелия. Она очень наивна, еще ничего не видела, так что прием будет скромным.

— Сколько ей лет?

— Семнадцать.

— Она похожа на тебя?

— Увидишь.

Джулио готовился к встрече так, будто ему предстояло бог знает какое знакомство. Амалия внушила ему, что изнеженная внешность щеголей — ничто по сравнению с его мужественной красотой, а шелковые фраки, пикейные жилеты, мадаполамовые рубашки и кружевные жабо кажутся смешными и жалкими перед строгой военной формой.

Выйдя из квартирки, где он провел ночь в одиночестве, Джулио задумался над тем, не принести ли дамам цветы. Иногда он дарил Амалии скромные букеты; в честь приезда ее дочери это будет тем более уместно.

Молодой человек купил белые махровые цветы со сладким запахом, названия которых не знал. В свете утреннего солнца их лепестки казались золотыми.

Он едва дождался вечера и взял извозчика, чтобы ненароком не забрызгать грязью мундир и сапоги.

Увидев девушку, Джулио понял бы, почему ее нарекли таким именем, если б знал латынь[11]. Она походила на статуэтку белого фарфора, украшенную золотистыми гирляндами локонов. Ее кожа была усыпана милыми веснушками — озорными брызгами солнца: такие же веснушки Амалия прятала под толстым слоем пудры. Аурелия была одета в воздушное платье, которое, казалось, соткали феи, и туфли, будто сшитые из лепестков роз.

Несмотря на всю ее прелесть, было заметно, что она привыкла одеваться и причесываться иначе. Глядя на Аурелию, Джулио думал о том, как чувствует себя дочь в раззолоченном салоне матери после долгих лет, проведенных в пансионе, в салоне, где каждый норовит спрятать свою сущность глубоко внутри? И начинал понимать, что иногда простота стоит дороже, чем роскошь, а искренность ценится больше, чем умение искусно притворяться.

— Это Аурелия. Поскольку наш император считает, что девушки не предназначены для общественной жизни, она провела десять лет в закрытом заведении, где ее научили всему, что должна уметь будущая жена и мать, — так родители представляли свою дочь гостям.

Амалия подносила бокал с вином ко рту жестом императрицы, очаровательно шутила с гостями и при этом не забывала играть роль любящей и примерной матери. Однако в глубине души Джулио был уверен в том, что ей наплевать на Аурелию.

Дочь вернулась из пансиона, куда мать упрятала ее для того, чтобы она не мешала ей развлекаться, и теперь ее выставили на торги. Джулио не имел никаких шансов участвовать в них, и не только потому, что не имел состояния, а потому что был любовником Амалии. Со свойственным ему непостоянством и изменчивостью, едва проникшись симпатией к дочери, Джулио возненавидел мать. Он больше не желал с ней спать, потакать ее прихотям, а главное — зависеть от нее. Джулио решил бросить сорокалетнюю любовницу. Он забыл о том, что сам дал ей в руки вожжи и кнут, которые она не выпустит ни за что на свете.

Он пригласил дочь Амалии на танец и завел с ней беседу. Аурелия была застенчива, она опускала глаза и говорила шепотом.

— Вы впервые в Париже?

— Я жила здесь в детстве, но почти ничего не помню.

— Вам понравилось воспитываться в пансионе?

— Не знаю. Я все время чего-то ждала.

— А здесь вам нравится?

Аурелия помедлила, после чего смущенно промолвила:

— Я не знаю, как себя вести.

Неожиданно Джулио воспрянул духом и сделался красноречивым. Он пошел по проторенной дороге: рассказал о том, что он корсиканец и прибыл в столицу в поисках счастья.

— Вы были на войне? Я слышала, вы спасли жизнь моему отцу!

— Кто вам сказал?