Уверена, он тоже не всерьез называл меня жертвой культа Стива Джобса, которая поклоняется ущербной технике только потому, что слишком много яйцеголовых нахваливает айфоны, а на самом деле не в состоянии увидеть разницу.

Мне нравится, что сегодня у нас перемирие. Письма могут подождать.

Я залезаю на кровать и сажусь по-турецки. Он сбрасывает обувь и ложится на бок, подперев голову рукой.

Я беру сэндвич и снимаю с него верхний кусок хлеба, а он закидывает в рот виноградину.

Смотрю на еду. Я голодна, но так устала, что мне уже наплевать. Один из нас должен начать говорить.

Он хочет правды? О чем-то, чего он не знает?

– В начальной школе у меня почти не было друзей, – говорю я, не поднимая глаз. – Только одна подруга.

Далила.

Он молчит, но я знаю, что он смотрит на меня.

– У нее были вечно взъерошенные светлые волосы, почти такие, какие носили в восьмидесятые, и ужасные вельветовые юбки, – продолжаю я. – Они выглядели так, будто им лет тридцать. Она не была крутой и неправильно одевалась. Она была такой же одинокой, как и я, и мы с ней играли на переменах, но…

Я щурюсь, пытаясь воссоздать в памяти ее портрет.

– Но мне надоело, что популярные дети меня не принимают, – признаюсь. – Я видела, как они висят друг на друге, смеются, постоянно в центре внимания, и чувствовала… зависть. Что есть что-то лучшее, чего меня лишили. Мне казалось, надо мной все смеются. – Я облизываю сухие губы и по-прежнему стараюсь не встречаться с ним взглядом. – Они считали меня отвратительной? Почему я им не нравилась? Меня это не должно было волновать. Я не должна была думать, что дети, которые меня избегают, стоят внимания, но я так считала. – Наконец поднимаю голову и вижу, что он смотрит на меня своими зелеными глазами не моргая.

– И мне казалось, – продолжаю, – что это Далила тянет меня ко дну. Мне нужны были друзья получше. И в один прекрасный день я убежала. Когда наступил перерыв, спряталась за углом, чтобы она не нашла меня, и следила за ней. Ждала, пока она уйдет играть с кем-нибудь другим, чтобы я могла незаметно сделать то же самое.

В горле все пересохло. Я сглатываю.

– Но она не ушла, – шепчу я, и слезы наворачиваются на глаза. Она просто одиноко стояла у стены, не зная, что делать, и ждала меня. – Я содрогаюсь и начинаю плакать. – В тот день я стала такой, какой стала. Тогда я поверила, что показушное обожание толпы стоит искренней любви одного человека. И какое-то время меня все устраивало. – Слезы стекают по щекам. – Вокруг было столько нового, что я потерялась. Была мерзкой, разбрасывалась оскорблениями, высмеивала учителей… Чувствовала, что меня уважают, обожают. Жила в новой шкуре, и она мне отлично подходила.

В голове всплывают все новые картины, живые воспоминания тех времен.

– Но несколько месяцев спустя я увидела, как Далила играет одна. Над ней все смеялись, а она не знала, куда деваться… И я начала ненавидеть эту шкуру, в которой раньше было так комфортно: шкуру лживой и мелочной трусихи.

Я вытираю слезы и пытаюсь сделать глубокий вдох. Он смотрит на меня, и мои щеки заливаются краской. Я переживаю. Что он обо мне сейчас думает?

– А когда начала писать тебе письма, – продолжаю, – мне как раз очень нужен был такой человек, кто-то, с кем смогу быть такой, какой хочу. Я могла вернуться в прошлое, снова стать девочкой, которая дружила в Далилой, противопоставляла себя злым детям и не нуждалась в кумирах, потому что была собой.

Я закрываю глаза. Мне хочется спрятаться. Чувствую, как кровать подо мной пошатывается, и он берет мое лицо в ладони.

Я качаю головой и отстраняюсь.

– Не надо. Я ужасная.

– Ты была маленькая, четвероклассница, – говорит он, пытаясь меня успокоить. – Дети злые, а в этом возрасте всем нужно, чтобы их принимали. Думаешь, ты единственная, кто считает себя дерьмом, кто наделал ошибок? – Он гладит меня по лицу, заставляя открыть глаза и посмотреть на него. – Мы все ужасные, Райен. Разница только в том, что одни это скрывают, а другие признают.

Я отодвигаю тарелку с едой и подползаю к нему. Обнимаю его и утыкаюсь в шею, прижимаясь к нему всем телом. Он ложится на кровать и кладет меня на себя.

Почему он не сделал этого много лет назад? Почему я так боялась встретиться с ним? Боялась, что все изменится? Мы поддерживали друг друга, когда умерла его бабушка. Долгие месяцы, на которые нас отправляли в лагеря, мы не теряли связи, хоть это было почти невозможно. Мы пережили даже пару его девушек, к которым я его ревновала, хоть и никогда не говорила об этом.

Почему я решила, что все слова, письма, наша дружба могут исчезнуть в мгновение ока?

Он крепко прижимает меня к себе. Я кладу голову ему на грудь и слышу, как бьется его сердце и как падают капли дождя на подоконник. Для меня это совершенно новое ощущение. Я была во многих хороших местах, но сейчас впервые оказалась там, откуда не хочу уходить никогда. Я опускаю веки и проваливаюсь в сон.

– У меня один вопрос, – говорит он, пытаясь меня расшевелить.

– М-м-м?

– Когда ты писала на стенах школы, ты подписывалась «Панк». Почему?

Я не открываю глаз, но у меня вырывается слабый, еле слышный смешок.

– Помнишь письмо, где ты рассказывал про свою первую татуировку и про то, что твой отец сказал, что ты выглядишь как панк?

– Да.

– Это было в память о тебе, – говорю я. – Крик хулиганов и бунтовщиков.

– Но почему ты не воспользовалась собственным именем?

Я сдвигаю брови.

– Потому что не хотела, чтоб меня поймали. Пф.

– Хорошо… – говорит он. – Значит, ты прятала голову в песок, чтобы оставлять анонимные послания, потому что хотела, чтоб тебя услышали, но не хотела, чтоб над тобой смеялись. Так получается?

Я открываю глаза, задумавшись. И правда получается, я делала именно это.

– Ты хотела, чтобы тебя любили, но не хотела отвечать за последствия, и тебе удалось заполучить внимание публики, но не брать на себя ответственность за свои слова.

Мне становится стыдно. Мне не нравится то, что он говорит, и то, что он это говорит, но я не могу отрицать, что он прав.

Я не хотела видеть реакцию людей на мои послания, потому что, если бы они знали, что их пишу я, мои слова не воспринимались бы всерьез. Однако бросаться в них словами и прятаться у них под носом – тоже нечестно.

– Одиночество, пустота, притворство, стыд, страх, – бормочет он, прижимая меня к себе. – Ты до сих пор не поняла? Не надо бояться, не надо стесняться. Никто не проживет твою жизнь лучше, чем ты сама. Тебя нельзя заменить. Не каждый это заметит, но ты нужна себе такой, какая ты есть на самом деле.

Он целует мои волосы, а я обнимаю его за спину. Никто не проживет мою жизнь лучше, чем я сама.