– О боже, боже… – повторял Хэтерфилд. Он спустился вниз с кровати и встал на колени рядом со Стефани. – О, моя маленькая.

– Прости меня.

– Не говори так. – Хэтерфилд обнимал ее, гладил по спине, пытаясь привыкнуть к этой новой мысли, к прекрасному и пугающему чуду, которое сотворили они вдвоем. Живот Стефани мягко касался его тела, напоминая маленькую дыню. Он думал о месяцах, проведенных с ней, и пытался высчитать срок. Пять? Или, может, шесть? – Я эгоистичный болван, – наконец произнес Хэтерфилд.

– Неправда. – Она еще крепче обвила его плечи руками. – Я бы не изменила ничего из того, что между нами было. Ни одной секунды.

– Как… – У него так пересохло в горле, что он едва мог говорить. – Когда?

– Ребенок родится в ноябре.

Ему так много следовало сказать Стефани. Так много всего хотелось ей поведать – о своем счастье, и страхе, и о горе, которое постигло их. Он жаждал выразить свою благодарность. И поведать о чувстве вины перед ней.

Но Хэтерфилд молчал. Все слова роились у него в голове, и он не знал, с чего начать. Казалось, еще немного – и от этой круговерти он взорвется изнутри.

Почему-то Хэтерфилд сразу подумал, что ей не годится стоять так на каменном полу. Он поднял ее и усадил на постель. А потом зарылся в волосы Стефани, пряча в них свои слезы.

Его разум привык к тому, как медленно течет время в тюрьме, как секунды вечным движением складываются в минуты. С этим нельзя было бороться. Следовало просто принимать дни такими, какими они приходили. Удобнее всего было сидеть без движения на одном месте и чувствовать, как настоящее постепенно становится прошлым. Ощущать тепло женщины в своих объятиях, знакомые изгибы ее тела, видеть тень от ресниц на щеке. Потом медленно расстегивать жилет любимой, освобождать рубашку и класть ладонь на обещающий вырасти еще больше живот и говорить себе: «Там мой ребенок, который родится, когда я уже уйду, и станет смеяться, плакать и любить вместо меня. А это моя любимая, которая даст ему жизнь, которая носит внутри себя мое сердце».

Стефани тихо лежала на его коленях, принимая ласки обреченного на смерть. Она часто вздыхала – судорожно, горестно, а Хэтерфилд гладил ее второй рукой по волосам.

Потом Стефани подняла голову и посмотрела ему в глаза.

– Ты должен жить. Мы должны найти способ спасти тебя.

– Стефани, меня повесят.

Она села.

– Позволь мне спасти тебя. Ради всего святого. Позволь сказать им, кто я такая, что ты в ту ночь был со мной.

– Нельзя.

– Чтобы спасти твою жизнь!

Он молча погладил кончиками пальцев щеку Стефани. А потом сказал:

– Это ничего не изменит. Даже если тебе поверят, твоих слов недостаточно, чтобы назначить новый суд. И ты была со мной не все время. Был перерыв, примерно с полчаса, как раз в то время, когда произошло убийство. Именно в тот момент герцогиня ушла к себе в будуар. Так что это все будет напрасно. Ты полностью откроешь свою тайну, а я так и буду сидеть в тюрьме и не смогу защитить тебя.

– Но на меня уже никто не покушается.

– Потому что убийцы не знают, кто ты. И где тебя искать.

– Мне все равно. Когда нападение случится, тогда и буду думать, что делать.

– Кстати, ты не боишься, что тебя тоже посадят в тюрьму, – за то, что скрывалась и притворялась мужчиной? И в таком виде присутствовала на суде?

– Лучше это, чем твоя смерть! – воскликнула Сте-фани.

– Я не могу позволить, чтобы ты так поступила. Не хочу, чтобы ты оказалась в опасности и…

– У тебя не будет выбора.

– Стефани, нет…

Она гладила ладонями его грудь, плечи, спину.

– Неужели ты не понимаешь? Я не могу жить без тебя. И пойду на все, чтобы…

– Тише, успокойся.

– Ты не должен жертвовать собой ради меня. Я не позволю тебе разбить мое сердце, заставить жить без тебя.

Ее губы коснулись рта Хэтерфилда. Пальцы нашли пояс на брюках, и он накрыл их своими ладонями.

– Нет, – сказал герцог. – Не здесь, мы не можем…

– Хэтерфилд. Джеймс. Джейми. Мой дорогой, мой любимый. – Она шептала эти слова, не отрываясь от его губ. – Ты мне нужен. Позволь мне поласкать тебя. Хотя бы один раз. Пожалуйста.

– Там охранник. – Но Хэтерфилд чувствовал, как от ее прикосновений и нежного голоса, зовущего по имени, его решимость быстро таяла. Желание, которое копилось в нем все эти месяцы, не находило выхода и жгло его изнутри, уже стало привычным фоном существования в тюрьме. И теперь оно властно заговорило.

– Он ведь никогда нам раньше не мешал, да? – Стефани расстегнула первую пуговицу, потом вторую. Его возбуждение было явным. Он сдерживался с той минуты, как увидел любимую на пороге камеры.

– Стефани…

Она взглянула на него. Ее глаза стали огромными.

– Ты разрешишь мне, да? Ведь ты мне доверяешь? Позволишь поласкать тебя?

Хэтерфилд положил руки ей на макушку, провел пальцами по коротким шелковистым волосам, коснулся изящных ушек. И… ничего не сказал. Сердце замерло у него в груди, полное желания, страха и предчувствия небывалого удовольствия. Боже, как он хотел Стефани! Это чувство было таким огромным и постоянным, что уже стало частью его существа.

Она расстегнула брюки, развела материю в стороны и коснулась его возбужденного орудия.

Стефани медленно, с облегчением перевела дух.

Это было прекрасно и правильно. Все, чем они занимались вместе, казалось ему таким.

– Ты совершенен, – прошептала Стефани. Она провела пальцами вдоль мужского естества, с начала и до самого кончика. А потом нагнула голову и взяла его в рот.

Влажный жар ее губ и языка окружили самую чувствительную часть тела Хэтерфилда. Это произошло так неожиданно и подарило ему такое острое наслаждение, что он чуть не выстрелил ей в рот своим семенем. Его грудь и плечи дернулись, а пальцы еще глубже зарылись в волосы Стефани.

Она не стала спрашивать, нравится ли ему это или нет и как ей лучше ласкать его. И Хэтерфилд был ей благодарен. Разве он мог сказать, что мечтал о таком сотни раз, лежа на своей тюремной кровати, бесстыдно возбужденный, и темнота была его единственной подругой? Разве он мог произнести вслух эти грубые слова – «да, ласкай мой член, чтобы я поскорей достиг пика? Ласкай его своим языком и горячим ртом и пальцами, пока я не растворюсь в тебе»?

Стефани двигалась не очень ритмично, не особо умело. Конечно, она никогда не делала такого раньше. Но это была Стефани, ее рот, твердый, влажный и нежный, и не прошло и минуты, как возбуждение стало невыносимым. Все в паху напряглось, и Хэтерфилд попытался отпрянуть, но Стефани недовольно фыркнула, как кошка, у которой пытаются отнять миску со сливками. Один этот звук лишил его последних сил. Он отпустил свою страсть и мощно излился ей в рот, схватившись за плечи любимой, чувствуя, как в этот момент у него на глазах выступили слезы.