Мне нужен был Влад, а все остальное мелочи. Плевать на любопытных, которые интересовались, как так: сначала на одной сестре был женат, потом на другой. Плевать на то, что пришлось туго на работе. А пришлось действительно туго, потому что в отличие от моего папочки, который так ничего и не сделал, Швецов старший очень заинтересовался тем фактом, что за счета такие подпольные у тети Лены. Порылся, собрал материал, проанализировал, сделал выводы и начал рвать те связи, которые они столько лет пытались укрепить. Начал выводить активы, заключать дополнительные договора с партнерами и гасить старые соглашения.

Угадайте, кто остался виноватым, в том, что общая компания Швецовых-Черновых просуществовала всего несколько лет и пошла ко дну?

Конечно я. Кто же еще.

Сколько проклятий в свой адрес я выслушала от доброй, румяной, пахнувшей сладкими булочками тети Лены. Она меня ненавидела, настолько насколько это вообще возможно. За компанию, за то, что из-за меня начали копаться в ее кармах, ну и, конечно же, за Оленьку.

Они до последнего не верили, что я буду стоять на своем. Все ждали, что сейчас я растрогаюсь, шмыгну носом и скажу: ох, ладно, забудем про все недоразумения. Это же сестренка моя любимая, Оленька.

По их задумке, я должна была всех простить, обнять и дальше с блаженной улыбкой терпеть. И все бы было у нас хорошо. Тетя Лена продолжала бы печь булки и настраивать отца против меня, а Ольга и дальше стала бы гадить мне на голову и давиться злостью от каждого моего успеха.

Но увы, к их огромному сожалению, я оказалась дамой несговорчивой. Не стала прощать, не реагировала ни на крики, ни на угрозы, ни на слёзные просьбы. К деньгам, которые мне все-таки пытались всунуть, я даже не прикоснулась. Швырнула обратно, в очередной раз заработав титул «Стерва года».

Пусть весь срок ей дали небольшой, да и не отсидит она его полностью — выйдет досрочно за хорошее поведение, или отец все-таки посуетится и вытащит. Плевать. Все равно было чертовски приятно видеть ее перекошенную физиономию, в тот момент, когда огласили приговор. Ничего, в тюрьме таких дур быстро уму разуму учат. Там всем плевать, кто ты и из какой семьи.

Возможно, кто-то скажет, что я кровожадная, самовлюбленная дрянь, что я должна была до последнего вздоха сражаться за свою семью, все прощать, терпеть и находить оправдания. Возможно. Но нет. Потому что моя семья — это Влад, с которым мы прошли долгий и местами очень тернистый путь

И мне не стыдно за свои поступки.

Разве что за один…

Я аккуратно паркуюсь возле здания старого вокзала, забираю с заднего сиденья белую розу и, не спеша, поднимаюсь на мост, перекинувшийся через пути.

Кроме меня здесь никого нет. Ни единого человека. Слишком жарко, солнце стоит в зените, пахнет перегретыми шпалами. Я останавливаюсь посередине моста и облокотившись на высокие перила смотрю вниз. Чуть впереди — новое красивое здание современного вокзала, на вспомогательных путях стоять грузовые вагоны и только возле третьего перрона — поезд, готовый к отправке.

Я не собираюсь бежать за ним и заглядывать в окна. Это не сон, а котором я еще надеюсь кого-то вернуть. Это реальность. И порой мы совершаем такие ошибки, которые уже невозможно исправить. Остается только принять их, принять свою боль и жить дальше.

Поезд издает протяжный свист и гремит колесами. С рассеянной улыбкой я наблюдаю за тем, как провожающие покидают вагоны и отходят от края платформы. Проводницы в синих юбочках, белых блузках и приталенных жилетках заходят внутрь, занимают свои места, выставив наружу флажки.

Снова протяжный гудок и паровоз медленно сдвигается с места, утягивая за собой вереницу вагонов. Они едут в мою сторону, к пешеходному мосту, а я срываю первый лепесток розы и, подув на раскрытую ладонь, отправляю его в полет.

Следом обрываю и остальные, отщипываю их по одному и бросаю в воздух. Сегодня ровно четыре года с того дня, как я совершила один из самых жутких выборов в своей жизни. Не сделай я тогда этого, и моя дочь уже ходила бы в сад, болтала без умолку и смеялась. И на щеках у нее были бы ямочки, как у отца.

Белые лепестки, словно снег кружатся над уходящем поездом, опускаются на крыши вагонов, и сердце в какое-то мгновение пропускает удар. Все еще больно.

Последний лепесток не хочет опускаться вниз. Подхваченный порывом теплого воздуха он кружит надо мной, а потом начинает подниматься, все быстрее и быстрее, пока я не теряю его из виду

— Прости меня, — произношу на выдохе, — прости.

В животе пока еще слабо пинается сын. Ему не нравится, когда я грущу.

— Все, больше не буду, — с улыбкой кладу руку на живот, — поехали домой. У нас с тобой еще оставался кетчуп и бананы. Вкуснятина, правда?

Он больше не буянит — значит, согласен.

Я спускаюсь с моста и слышу, как в сумке пищит телефон. Там сообщение от Влада.

«Я тебя люблю»

«И я тебя» — отправляю и с улыбкой иду дальше, подставляя лицо жаркому летнему солнцу.

Конец