Он расхохотался собственной шутке. Я и сам уже чувствовал, как от меня разит.

– Баня истоплена, – флегматично заметил хозяин. – Еще не совсем остыла. Конечно, без парной не то, но помыться – в самый раз. А одежу в предбаннике брось, мил-человек, дочки с утра постирают. А коли надеть на смену нечего, я подберу чего-нибудь.

– Спасибо, самый гостеприимный из известных мне хозяев подобных заведений. – Я церемонно поклонился ему, круглое лицо толстячка расплылось в довольной улыбке.

Вот что значит человек на месте. Хорошо делает свое дело и получает удовольствие от заслуженной похвалы. Да, конечно, баня остыла, но в бадье нашлось достаточно воды. Здесь стены были покрыты резьбой со все теми же конскими мотивами с примесью морских. То великолепный скакун выходил из воды, то лошадиные гривы вдруг чудным образом преображались в морскую пену. Все сплеталось, рождая удивительное ощущение сказки.

– У тебя, смотрю, в знакомцах неплохой резчик по дереву, – заметил я, возвращаясь в общий зал, вымытый и посвежевший.

– Куда там, – хозяин махнул рукой. – Все сам, в меру слабых сил моих.

Он смачно зевнул. Время было далеко за полночь. Скоро просыпаться пора, а он все не ложился. Я не стал спрашивать почему. Не может хозяин уйти почивать раньше своих постояльцев. А вдруг им что понадобится? Хотя сама таверна уже была закрыта. Дверь заперта на массивный засов, ставни плотно затворены, так что наружу не пробивался даже лучик света.

Зануда ушел спать. Я присел рядом с Ловцом, задумчиво потягивающим пиво.

– Снова спиться решил? – не удержался от шутки.

– Куда там, – меланхолично отозвался он. – Не берет меня хмель, ох не берет.

– Что-то стряслось, пока меня не было?

– Ученик у тебя непростой, Искатель, ох непростой. Многое заставил меня вспомнить. Странные вопросы не дают ему покоя, странные и страшные. Да, страшные. Присмотрел бы ты за ним. Не ровен час – найдешь с перерезанным горлом.

– Что за вопросы-то? – удивился я.

– Как ты там говорил, «мои ученики»? – Ловец прищурился, отчего его и так узкие глаза превратились в едва заметные щелки. – Плохой ты учитель, коли не знаешь, что у послушников твоих за душой.

– За чем? – Я не понял последнего слова.

– За душой, – веско повторил Ловец и вдруг рассмеялся.

– Что это?

– А ты разум напряги. Тебе ведь не меньше восьмидесяти. Так? Во времена нашего детства слова этого еще не забыли. Эх, схимник. Про корни схимы небось слышал?

– Все слышали.

– Вот. А зачем те, старые схимники от мира удалялись? Для спасения души.

– Да что это такое, толком поясни! – вспылил я. Почему-то веяло от слова, произнесенного Ловцом, чем-то знакомым и при этом – опасным, маняще-неизведанным.

– То, что останется от нас, когда тело умрет.

– Я не понимаю.

– Наши с тобой народы, когда слово «бог» или «боги» еще не попали под запрет, верили в разное. Но понятие «душа» было у всех. Мне самому оказалось непросто вспомнить это слово. Но я сумел, сумеешь и ты. С Занудой поговори.

– О чем вы с ним беседовали?

– О разном. Но в основном о богах.

– Мы родились…

– Да-да, когда войны богоборцев давно отгремели. Вы слишком привязаны к своим ветхим пергаментам и бумажкам. А у нас прошлое живет в памяти народа. И те, кто рискует рассказывать о старых войнах, в которых уничтожили всех служителей богов, точно люди непростые. Такие, общение с которыми схимнику надобно пуще еды и питья. Когда-то мне заказывали немало таких. И до встречи с Дервишем, и после. Только до я находил и убивал их. А после – скрывал от тех, кто охотился на них. Но и до, и после я не мог удержаться и не послушать их рассказов.

– Бабкины сплетни. – Эти слова вырвались у меня сами собой.

Наверно, так отдергивает ребенок руку, коснувшись раскаленной сковороды. Так встряхивает лапой кошка, вступившая в лужу. Так вздыбливает шерсть на загривке сторожевой пес, зачуяв волчий дух. Вот как вырвались слова. Словно разум мой рефлекторно защитился, поспешив отнести все обрывки древних преданий в разряд бреда.

– Может, и сплетни. У меня их подобралась немалая охапка. Да, Искатель, немалая. Сплетни хунну, заведейские сплетни. Бабки ведь и там и там есть. А еще легкая, хорошо укрытая от всяких ушей прослойка сплетен в чубовских песнях-думах. Или в венедских былинах. Даже одна антская сказка затесалась туда же. Да, затесалась. А ученик твой из меня все это слово за словом вытянул. И вот лежит оно теперь на поверхности. А я смотрю, и мозги как-то интересно думать начинают. Ежели доживет твой Зануда до того дня, когда станет схимником, нареки его Дознавателем. Этот любую информацию выудит из кого угодно.

– А с чего бы ему не дожить?

– А ты сам не знаешь, куда деваются те, кто начинает вспоминать о богах и о том, что безжалостно вырвано из ваших венедских летописей? Или прилюдно споет нашу, ордынскую песню, скажем, о боге войны? Живы потомки богоборцев. Они все еще несут свою стражу.

– Это я знаю. Но разве рискнут они замахнуться на схимника?

– На схимника – нет, уверен. Потому что немного знаю их. Ой, знаю. А вот на послушника – вполне. Знают они про схиму, Искатель. Много больше, чем прочие знают. И коль на то пошло, помнишь, я рассказывал тебе, как мне заказали Акына?

– Сегодня же и рассказывал. Сложно забыть.

– Так вот, не хана он оскорбил. Вернее, все верно, хана. – Он встряхнул головой. – Тьфу ты, запутался совсем. Словом, хан тот богоборцем был. А Акын, только тогда его звали Менке, он про бога спел. Он не сказал мне про какого, да там еще ханская дочка была замешана. И послали меня оторвать излишне певучую голову. Вот и смотри. Задаст твой Зануда не те вопросы – и за ним какого-нибудь «ловца» пошлют.

– Лучше бы им этого не делать, – ответил я, правда, не очень уверенно. – Он на улице вырос. Всегда держится настороже.

– Да, понимаю, все так. Однако за прошедшее с появления богоборцев время нигде не возродился ни один религиозный культ, даже в подполье. Ты даже смысла слова «душа» вспомнить не смог. И о чем это говорит?

Я оставил вопрос без ответа. Но Ловец в нем и не нуждался. Вновь погрузился в себя, прихлебывая пиво. Глаза его блестели в полумраке, разгоняемом лишь светом трех лучин. Может быть, Ловец вышел на след. Но кого он ловит на сей раз? Я не стал спрашивать. Придет время – сам расскажет. День. Всего лишь день знал я его. Но уже чувствовал определенную близость. Может быть, Империя, загнавшая всех схимников в Золотой Мост, сделала нас ближе? И этого вопроса я задавать не стал. Ушел спать, оставив Ловца наедине с его мыслями и дремлющим хозяином таверны.

Спал я долго. Простые человеческие радости. Одна из них – поваляться в чистой постели, застеленной белой простыней. Мое тело отвыкло от мягких перин, но вспомнило о них очень быстро. Когда я проснулся, солнце взошло уже высоко. На табурете возле двери лежала моя вчерашняя одежда, выстиранная, высушенная и выглаженная, все дырочки аккуратно заштопаны. Я улыбнулся. В подобном идеальном состоянии она не была, даже когда я ее купил. Вот что значит женская рука.