— Он не понимает?

— Он сегодня не в духе, и ему не до того, чтобы ломать голову над загадками. Он отправил меня, чтобы получить ясный ответ.

Офицер помолчал.

— Твой король, — начал он, — ведет себя чересчур вызывающе. Разве он не понимает, какие последствия бывают у дел, которые он затеял?

— Не мне и не тебе, сицилиец, обсуждать дела государей. Ни ты, ни я не родились в королевской семье.

— Но здравый смысл никто у нас не отнимал. Что ожидал твой король — что мы будем сидеть и ждать, когда же он разместит свой гарнизон в Мессине? А потом и в Палермо?

Дик усмехнулся и повел плечом — затекала напряженная спина.

— Если бы его величество хотел разместить гарнизон в Мессине, он бы уже сделал это. Он — или Филипп-Август. Вся десятитысячная армия прошла через ваш город. Вы об этом не подумали?

— Чего же твой король хочет сейчас?

— А что, если б с твоей сестрой поступили так недостойно, как Танкред де Лечче, ты б сделал вид, что не замечаешь ничего?

— Я б не стал требовать в отплату за оскорбление золота и серебра, — холодно ответил сицилиец, и молодой рыцарь короля Английского понял, что поймал собеседника. — Именно золота требует твой король от Танкреда. Разве не так?

— Так, — спокойно согласился корнуоллец. — Ты слыхал что-нибудь о законах английского государства? У нас не платят кровью, у нас исчисляют ее цену в золоте. Таков закон, принятый отнюдь не Плантагенетами, но Плантагенеты, повелители этой земли, первыми должны соблюдать свой закон. Ты понимаешь?

Офицер понял, это было написано у него на лице. Он наклонил голову и задумался.

— Отведи меня к городскому голове, — мягко потребовал Дик. — Я должен поговорить с ним.

На улицах города было необычайно людно. Солнце стояло еще высоко, и в это время, как правило, ремесленники, подмастерья и мастера работали в своих мастерских, купцы сидели в лавках или подсчитывали доходы, и лишь на рынке толпились люди. Теперь же Мессина напоминала один большой рынок, особенно это впечатление поддерживало плохое знание сицилийского диалекта итальянского языка — Дик практически ничего не понимал, и выкрики при желании можно было принять за яростный торг. Какой-то горожанин, одетый в чистую, но обтрепанную одежду, кинулся к корнуоллцу, попытался схватить его стремя, что-то крича. Офицер в посеребренном шлеме оттолкнул его ногой.

— Англичан здесь не любят, — сказал итальянец.

Искоса поглядев на спутника.

— И что же? — Молодой рыцарь пожал плечами, деланным равнодушием.

— То, что вряд ли здесь будут с удовольствием принимать короля Ричарда долгое время.

— Здесь будут от всей души любить короля Ричарда, если того захочет городской магистрат. Ну и, конечно, предпримет определенные усилия.

— Почему? — изумился офицер. — Глупый вопрос. Как ты думаешь, почему они называются "власть имущие"?

Посеребренный шлем задумался и промолчал до самого дома городского головы. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять: городской магистрат тоже плохо представляет себе, что именно происходит и что со всем этим делать. Судя по всему, Иордан Пинский, которого молодой рыцарь запомнил как самого решительного среди мессинских сановников, в городе отсутствовал. Дик приосанился, поднадул губы и придал себе царственный вид — по крайнем мере настолько, насколько мог. На подъезжающего англичанина знатные сицилийцы посмотрели со смесью опаски, надежды и надменности. Кто-то из них обратился к прибывшему телохранителю короля с вопросом на плохом французском, но корнуоллец не собирался передавать инициативу в чужие руки. Он поспешил взяться за дело сам. Потребовалось немного времени, чтобы убедить представителей городской верхушки, что ссора с английским государем им ни к чему. О свирепости Ричарда ходили слухи, как это водится, на несколько порядков превышавшие реальное положение дел, и на этот раз слухи оказались на руку его слугам. Делая равнодушное лицо, внутри же дрожа от напряжения, Дик говорил, что его величество давно мог захватить город, если б действительно намеревался сделать это, что если его приведут в состояние раздражения, то это коснется всех, начиная со знати и заканчивая городским отребьем. Богачей объединяет одно — все они больше всего на свете боятся потерять свое золото. Корнуоллец попытался уверить тех, с кем беседовал, что сумма отступного, в которую богачам обойдется уход Ричарда из захваченной им Мессины, ежели таковой захват будет иметь место, малой им не покажется. А значит, лучше не тянуть с открытием ворот и принесением извинений.

К собственному изумлению, молодой рыцарь довольно быстро преуспел. Возможно, причина успеха заключалась в том, что взрыв негодования и страха был стихиен. А те, в чьих руках власть, не любят, когда вышедшие из низов стихийные вожди толпы хоть как-то влияют на ход событий. Дика заверили, что недоразумение будет разрешено, виновные наказаны, а король и королевские воины ни в чем не понесут урона и получат все, что им полагается, от мессинских сановников. В знак верности своих слов Мергрит, эмир преподнес корнуоллцу изящный позолоченный кинжал и шелковую рубашку, должно быть, считая, что посланец английского правителя сможет оказать решительное влияние на гневливого Ричарда.

Рыцарь дорогие подарки принял охотно, притом сумел избежать ясных обещаний и поспешил прочь из города, не зная, придется ли ему на самом деле убеждать короля завернуть войско, или нет — вовсе не потому, что надо "отрабатывать" взятку, а оттого, что в сложившейся ситуации лучше решить дело миром.

Да и гибнуть во время штурма, понятное дело, придется не Ричарду, а его рыцарям, то есть, возможно, и самому Дику. Зачем ему это надо?

Но государь все еще хандрил. Может быть, ему и взбрело бы в голову немного подраться, но его рыцари, несколько раз намекавшие сюзерену на такую возможность, слегка переборщили в своем желании дорваться до трофеев. Плантагенету показалось, что на него пытаются повлиять, а он этого не любил. Наорав на Роберта из Саблайля и Готье Буржского, он раздал несколько сокрушительных пощечин (кто поумнее, увернулся) и отправился к королю Филиппу-Августу разгонять скуку. Беспорядки в Мессине его нисколько не заинтересовали.

Но усилиям Дика он воздал должное. Больше всего, конечно, его заинтересовало сообщение, что городские сановники непременно возместят все убытки, понесенные английскими отрядами, в чем они заверили посланца короля. Государь оживился, внимательно выслушал, покивал и даже не стал пенять молодому рыцарю за то, что тот преступил границы данных ему полномочий. Но возможно, его величество просто не вспомнил, что велел Дику всего лишь съездить и посмотреть, что происходит в городе, и не более.

Совещание, которое уговорились провести в мессинском дворце короля Танкреда (августейшие государи долго спорили, отправляя герольда за герольдом, кому именно уступить, и в конце концов решили каждый сделать по небольшой уступке), собрало в одной зале почти всех заинтересованных лиц. Только Танкред не решался показать носа из Палермо — король Ричард вполне мог пойти на то, чтоб захватить гвискаровского бастарда и требовать выкупа. Де Лечче и сам бы так поступил с Плантагенетом, будь у него возможность.