— Ну и пошлет она тебя.

— Не пошлет.

— Вот увидишь.

— Завтра, — продолжает сам себя убеждать Костик. — Завтра. Точно — завтра.

— Как скажешь, — обреченно вздыхаю.

— Но у нас еще есть сегодня, — проницательно замечает. — Напьемся?

— Я не пью.

— Сегодня можно. Завтра у твоего друга самый важный день в жизни. Напьемся. По рукам, братишка?

— Нет.

— Ты мне друг или кто? — рычит.

— Блин, — сдаюсь.

— Ну вот и отлично, — с довольным видом Костик хватается за телефон. — Позвоню пацанам.

* * *

— Я не дал дописать ему, — чувство вины в голосе Макса, будто наизнанку его выворачивает. Присел рядом, но в глаза не смотрит. Достает сигарету и крутит между пальцами. — Его сбили в тот же вечер.

Море шумит, бушует, но в голове настолько тихо, в мыслях тихо, что даже не слышу, как пенные волны разбиваются о берег.

Одинокая слезинка сбегает по щеке и падает на фотографию, которую я до боли в пальцах сжимаю в руках и смотрю на надпись в самом уголке, выведенную тем же почерком:

"Над раной насмехается лишь тот,

Кто не был еще ранен этим чувством".

(с) У. Шекспир "Ромео и Джульетта"

Звуки возвращаются в сознание, как и способность двигаться лишь тогда, когда прямо с парапета на колени к Максу падает какой-то черный комок, и тот от неожиданности подпрыгивает на месте.

— Не трогай его, — неосознанно кричу на весь пляж, подскакиваю на ноги и как сумасшедшая тычу пальцем то в Макса, то в маленького котенка, которого он схватил за шкирку и с придирчивым видом рассматривает.

— Не трогай его, — повторяю, с угрозой в голосе. — Или я… или я за себя не отвечаю.

— Кого не трогать? — Макс переводит на меня скучающий взгляд и снова смотрит на котенка, который жалобно мяучит, дергая задними лапками. — Его, что ли?

— Не смей делать ему больно, — пытаюсь забрать малыша, но Яроцкий вскакивает на ноги и поднимает руку еще выше — не дотянуться.

— Да успокойся ты, — смиряет меня взглядом. — Не буду я ему больно делать. Всего-то в море заброшу.

— Т-т-ты… ты…

— Шутка, — ухмыляется, выбрасывает не подкуренную сигарету в сторону и опускает котенка на ладонь. — Прикинь, совсем меня извергом считает.

Опускаю руки и смотрю с недоверием:

— Ты с ним разговариваешь?

— Говорит, что я с тобой разговариваю, — посмеивается, а у самого глаза на мокром месте, после рассказа о Косте. — Ты откуда вылез такой уродливый?

— Надо найти его маму, — вращаю головой, но вижу лишь свору собак вдали. — Нельзя его здесь оставлять. Они загрызут его.

— Почему до сих пор не загрызли — более актуальный вопрос, — проницательно замечает Яроцкий и получает от меня новый гневный взгляд.

— Не говори так.

— Да из подвала, наверное, вылез, — кивает на ближайшие заброшенные дома. — Надо отнести обратно.

— Куда? В подвал? — смотрю на него во все глаза. — Так. Ладно. Отдай его мне.

— И что ты с ним делать будешь? — задумчиво смотрит на котенка, который сжался в клубочек у него на руках и глядит глазами-щелочками, точнее — одним глазом, второй настолько воспален, что даже не открывается.

Яроцкий вдруг разворачивается, запрыгивает на парапет и протягивает мне свободную руку, помогая подняться следом.

— Куда ты его несешь? — шагаю к дороге и упрямо сверлю взглядом затылок. — Мы не можем его тут оставить. Он умрет.

На тяжелом вздохе разворачивается ко мне и смотрит, склонив голову набок так, будто я тут вообще несусветную чушь несу.

— Себе забрать его хочешь?

— Э-м-м… я бы забрала, но… отец вышвырнет его.

— Ну вот, — кивает Макс, будто поучает меня чему-то. Расстегивает молнию на куртке, и прячет под нее котенка. — Прокатимся, мелкий?

— Нет, мы не можем его в подвал… Что? Что ты сказал?

Протягивает мне шлем и вновь с такой теплотой улыбается, что скоро я сама в одну большую бабочку превращусь.

— Едешь, или сама доберешься?

— Мы не можем привезти его в школу. — Надеваю шлем и сажусь позади Макса.

— Кто сказал, что мы едем в школу? — Заводит мотор и протягивает мне руку. — Кепку мою верни.

И смотрит с таким возмущением, что больше не выходит с собой бороться — не сдерживаю смеха даже после всей горечи, которую испытала, а улыбка Макса в это время гаснет, а взгляд каким-то завороженным становится, будто и не я позади него сижу, а кто-то более симпатичный и удивительный.

— На, — надеваю кепку ему на голову, лишь бы только этот неловкий момент закончился. Но он продолжается.

— Что? — спрашиваю смущенно.

— Впервые услышал твой смех.

Не знаю, сколько проходит времени, пока мы молча смотрим друг на друга. Неловкость проходит, а теплота все больше разливается по телу, щекотание в животе усиливается, а на коже вспыхивают мурашки и только где-то в глубине души одиноким колокольчиком звенит тревога "Не влюбляйся, Лиза. Только не в него. Не влюбляйся".

Жалобное "мяу" слышится из-под куртки, и Макс первым отводит взгляд, заводит мотор и двигается с места.

— Это твой дом? — замираю на плиточном полу просторного холла дома Яроцких и собираюсь еще раз повторить этот вроде бы глупый, но очень даже уместный вопрос, пока Макс запирает за нами дверь.

Видимо дело в том, что мое представление о доме — именно о доме, — где живет семья, ассоциируется с такими словами, как: уют, тепло, свет. Но стоило переступить порог и по коже невольно мурашки побежали от неуютности, необжитости этого места. Элитный двухэтажный коттедж с большой прилегающей к нему территорией окруженной высоким забором, как и снаружи, так и внутри скорее выглядит так, будто выставлен на продажу.

Холл плавно перетекает в просторную гостиную, в которой практически нет мебели, за исключением дивана накрытого прозрачной пленкой, торшера на высокой стальной ножке и журнального столика по центру, на котором пылится одинокий бокал. Широкие окна плотно завешаны темными шторами, а вместо люстры с круглых отверстий в потолке свисают провода.

Смотрю вверх, уверенная, что и в холле с освещением дела обстоят также, но нет — прямо над головой висит красивая хрустальная люстра и встроенные точечные светильники разбегаются по периметру.

Делаю несколько робких шагов и замираю рядом с лестницей на второй этаж, но рука Макса вдруг падает на плечо и разворачивает меня в другую сторону.

— На втором этаже тебе еще больше не понравится, — ведет меня в противоположную от гостиной сторону и вскоре взгляду предстает еще одно странное место дома Яроцких — кухня. Почему странная?.. Стол без скатерти для меня уже странно. Возможно, сейчас не модно прятать дорогие столешницы под невзрачными тряпочками, но никак не могу избавиться от мысли, что на этом "голом" столе, где от мрамора практически буквально веет холодом, какая-нибудь миленькая скатерть в цветочек точно не помешала бы. Нет — она бы просто спасла эту жуткую, необжитую кухню.