Хочется поскорее оказаться дома и с головой залезть под одеяло, спрятаться.

Что я ответила Максу?

А что я могла ответить, кроме как смотреть на него огромными потрясенными глазами и умирать от стыда?.. И еще больше умирать от желания понять, почему он ТАК на меня смотрит. С горечью, с нежностью, с сожалением… Смелости заговорить так и не нашлось, а телефону Яроцкого хотелось сказать отдельное спасибо, за то, что так вовремя зазвонил. Оскар. Требовал встречи. Макс для чего-то даже это мне сказал, будто извиняясь, что мне так скоро придется уйти.

А я даже на такси согласилась, которое он вызвал, ведь только так можно было избавиться от его общества, как можно скорее. Как можно скорее остаться наедине с собственными мыслями и попытаться разобраться в том, что чувствую. Почему избегать его — кажется самым здравым решением, но стоило обернуться, взглянув в заднее стекло такси, и странно горько стало. Будто… мы только что расстались, а я уже скучаю.

Взбегаю по лестничным ступеням и на ходу достаю из рюкзака ключи, как понимаю — оказаться в кровати под одеялом так быстро как хотелось, не получится.

Оскар ожидает меня на площадке между вторым и третьим этажами и светит практически налысо остриженной головой.

— Привет, солнышко, — бросает небрежно, подкуривая сигарету. — А я уже заждался. Не бойся. Просто поговорим.

— Что это значит? — пячусь на пару ступеней вниз и до боли в ладони сжимаю ключи от квартиры. — Почему ты не с Максом?

— А я должен быть с Максом? — подходит ближе и выпускает мне в лицо облако дыма. — С чего бы мне с ним видеться?.. Максюша совсем от рук отбился, с ним стало скучно.

— Но ты сам звонил ему, — спускаюсь еще на несколько ступеней.

— Я? — протягивает с искренним недоумением. — Ты что-то попутала, солнышко. Максимка стал слишком забывчивым в последнее время, может и забыл, кто ему брякнул, а? Как и забыл о том… что мы с тобой, птичка еще не доиграли. Но ты-то помнишь, правда?

— Уйди с дороги. Дай пройти.

— Не бойся, — гадко скалится. — Я тебя не обижу, солнышко. Заценила, кстати, мой новый причесон? Нравится? — поглаживает себя по ежику коротких светлых волос и еще больше скалиться начинает, опасно так. — Знаешь, кто меня на вечеринке твоей постричь решил? Не красиииивый такой плешь оставил? Не знаешь? О, я расскажу тебе тогда. Иди ко мне, постой рядышком, — руку протягивает.

— Дай пройти, — пытаюсь контролировать дрожащий голос.

Раздосадовано вздыхает и делает новую затяжку:

— Пельмешику привет передавай.

Зоя? Нет… Нет-нет-нет, только не это.

Зоя. Черт. Зачем ты этого урода морального трогала?

— Так вот. О чем это я тут? — запускает руку в карман джинсов и протягивает мне хорошо знакомую открытку. — Мы с пацанами решили, что Максимке помощь нужна, вот, напрягли извилины, придумали тебе кое-что интересное. А то он сам, бедняга, уже не справляется, сливается по-тихому. Плохо ты на него влияешь, солнышко, очень плохо.

Набираюсь храбрости, отталкиваю его руку и пытаюсь пробежать мимо, но Оскар успевает перехватить, толкает меня в стену, впиваясь руками в плечи, и угрожающе шепчет прямо в лицо:

— Мне плевать, что там у вас с Яроцким происходит, поняла? Но пацанов обижать не надо, солнышко, они на тебя бабки ставят, сечешь?

— Законы для всех одинаково писаны, — выдавливаю из себя по слову.

— Заяву на нас накатаешь? — откровенно насмехается. — Давай. А че? Давай. Ты же знаешь, с кем связалась, чего тянуть-то? Вот только… — придвигается еще ближе, — вопрос в том, кто из нас всех пострадает больше в этой ситуации: ты, я, или Максимка… с отбитой на хрен головой. А я вижу, ты этого не хочешь, правда, солнышко?

— Он… он же другом твоим был. Как ты можешь?

— Дружба — гнилое понятие, — фыркает. — Дружба сдохла вместе с Костяном. Так что на-ка, бери открыточку и читай.

Дождь льет стеной. Промокла до нитки, не один раз упала, ободрав ладони о гравий. Узкая дорожка, по которой бегу, круто виляет: то влево, то вправо, иногда резко обрывается вниз, так что с трудом успеваю затормозить, чтобы кубарем не покатиться до самого моря. Море… слышу, как оно шумит, соревнуясь в громкости с раскатами грома. Молния раскалывает небо на части кривыми линиями, вспышки ослепляют глаза, острые струи дождя бьют в лицо, толкают в плечи, вжимая в землю, замедляют движение. Порывы холодного ветра пронзают до самых костей. Бегу, стучу зубами, плачу, задыхаюсь, падаю, встаю, бегу дальше, зову его…

— Маааакс, — до хрипоты, до привкуса крови в горле. — Мааакс.

Мокрые волосы липнут к лицу, еще больше видимость портят, стряхиваю их в стороны дрожащими пальцами, всхлипываю. Молюсь.

"Пожалуйста… Боже, пожалуйста, помоги мне его найти. Боже, прошу, пусть с ним все будет в порядке. Прошу… Прошу тебя. Умоляю"

— Мааакс.

Не замечаю обрыв, ноги соскальзывают вниз с не высокого холма, теряю равновесие, ударяюсь задом о мокрую землю, но боли не чувствую. Физической — нет. Боль, которую испытываю, разрывает изнутри, словно ножом живот вспарывает, добирается до сердца, калечит его.

"Господи… пожалуйста. Пожалуйста…"

— МАААКС.

Кубарем скатываюсь до самой пляжной полосы, ползу по гальке к морю.

И вижу его. Совсем рядом, недалеко от ледяных волн, разбивающихся о пустой берег. Нет никого кроме нас: меня, задыхающейся от рыданий, ползущей к нему, и Макса… мокрого, неподвижного, бледного. Галька под его головой окрашена в черный, руки раскиданы по сторонам, веки закрыты, лицо в крови, дыхание… Дыхание. Проверяю дыхание, дрожащими пальцами пытаюсь нащупать пульс, зову его.

— Пожалуйста… Дыши… Пожалуйста…

Уверяю себя, что дышит, хоть и не чувствую этого. Не могу нащупать пульс, не слышу сердцебиения.

Пытаюсь найти мобильный: у него, у себя… но не могу найти. Нет ни одного гребаного телефона.

— Макс… — рыдаю ему в грудь. Хлопаю по щекам, прижимаю к себе. Умоляю. — Живи, прошу… Живи… Ты не можешь… Ты не можешь оставить меня.

"Они убили его… Убили"… — мысли кружатся в голове. Не хочу их слышать. Не хочу об этом думать. Макс не мог умереть. Он не мог оставить меня.

— Макс…

— Лиза?

— Макс… Пожалуйста… Не умирай. Пожалуйста.

— Лиза.

— Макс…

— Ты дура совсем, или что? Никто не умер. Алле. Проснись уже. Давай.

Судорожный вдох жадно наполняет легкие кислородом. Резко распахиваю глаза, дышу, словно после долгого бега. Одежда насквозь от пота мокрая, а подушка, как и лицо — мокрые от слез.

— С ума сошла? — Полина стоит надо мной и смотрит, как на душевнобольную. — Совсем котелок закипел, да? — головой качает, а у самой, как и у меня, лица нет. — По уши в этого придурка втрескалась. Нашла в кого.