только чёрный цвет;

Терзался я мыслью мнимой,

Может, в живых её нет,

От горя начал мрачнеть я,

И в тех страданьях моих

Казалось мне, что на свете

Нет одиноких таких.

Я плакал; то не позорно

Мучиться сердцем: потом

Мчался я к милой упорно,

Под вечер пришёл к ней в дом.

При виде её все грозы

Прошли; о, моя любовь!

В глазах её были слёзы,

Когда вопросил я вновь:

«Вернёшься?» – её рыданья.

– Я думал в теченье дня:

Не вынесу я страданья,

Коль ты покинешь меня».

Книга 5.3

Любовь мудра, когда

В любви есть лад,

И благости звезда —

Твой резвый взгляд.

Но самый худший грех —

Твой хмурый лик,

Стихает солнца смех,

И ангел сник.

Эрнест Майерс[246]

(1844–1921)

Из сборника «Избранные стихотворения» (1904)

Глаза младенца

В тебе и кровь моя, и кость,

Часть сердца моего,

Ведь ты мой сын, мой странный гость;

Ты всё, ты божество.

Я на твои смотрю черты,

Что с каждым днём милей,

Смесь материнской красоты

В них с дерзостью моей.

Серьёзный, но спокойный взор,

Задумчив, негасим,

Так пролетает звёздный хор

На крыльях херувим.

Два мира сложно увидать,

(Скрывает зрелость их),

В тебе слилась их благодать

Среди теней глухих:

Забытый мир, куда печаль

С фантазией летит,

И новый мир, где как хрусталь

Звезда надежд блестит.

Но время, полное забот,

Погасит быстрый взгляд;

Лишь тайный чудный миг живёт,

Лишь вечный день отрад.

Майкл Филд[247]

(Кэтрин Харрис Брэдли и Эдит Эмма Купер)

Из сборника «Под ветвями» (1893)

Девушка

Девица,

Её душа таится,

Как жемчуг в глубине: светла, темна.

На сердце – лёгкость, на лице – весна,

Изящна бровь, что как волна

Сквозь редкий лес видна:

Губ её дверца

Дрожит, как лист осины у окна

От бури сердца.

Мы душами слились,

Но не заполнен лист.

Сей труд словесный

Закончу, коль познаю план небесный:

Ведь путь её тернист.

Влюблённый

Смертный, если ты влюблён,

То гони из жизни вон

Всё, что воодушевляло,

Защищало, подавляло.

Ты созрел? Что возраст твой?

На странице роковой

Жизни пурпурные знаки

Ярко светятся во мраке.

Что есть скорбь? Покоя дар,

Для Любви – индийский жар.

Болен! Так молись покорно

О сиделке животворной.

Смерть придёт, последним взглядом

Ты Любовь увидишь рядом.

Смерть уныла? Но смела —

Нам могилу поднесла!

Небеса – то лишь шкатулка:

Клад Любви звенит в ней гулко,

Прежде чем души горенье

Канет в бездну разложенья.

Коль ты любишь, то вослед

От людей не бойся бед.

Элис Мейнелл[248]

(1847–1922)

Из сборника «Прелюдии» (1875)

Возлюбленный (ая) предлагает лучшее продолжение

Твоя краса не сохранится

В любовной вечности моей.

Твои улыбки всех светлей,

Но исчезает их зарница,

Даря мне несколько лучей.

И слов твоих уходит сладость,

Как будто смерть пришла за ней,

И смех твой стихнет в шуме дней,

Твоих мелодий гаснет радость,

Но те, что мне – звучат сильней.

Ты в сердце спрячь моём в покое

Всё, что не хочешь дать, скорей.

И будь к себе, ко мне добрей.

Мой кубок полн водой речною,

Но не достигнет он морей.

Из сборника «Стихотворения» (1893)

Отречение

Не думать о тебе! с большим трудом

Любви я избегаю наслажденья —

Любви к тебе – среди небес свеченья,

В припеве песни самом дорогом.

Средь сладких мыслей светится тайком

Мысль о тебе, души моей виденье;

Её гоню из сердца целый день я;

Не стать ей ныне явью, ни потом.

Когда же сон мои закроет вежды,

Когда позволит ночь передохнуть,

Все нужные мне узы будут сняты,

И воля скинет все свои одежды,

Я с первой грёзой сна увижу путь

И побегу к душе твоей крылатой.

Мэри Элизабет Кольридж[249]

(1861–1907)

Из сборника «Поклонники фантазии» (1896)

Ведьма

Я очень долго ходила в снегу,

Но я слаба и мала,

Мокрая шубка, сжатые зубки,

Дорога была тяжела.

Бродила я по цветущей земле,

А здесь лишь несколько дней.

Меня на порог поставьте, и в дом пустите скорей.

Леденящий ветер – жестокий враг,

Я долго стоять не могу,

Жёсткие руки, в голосе – муки,

И смерть на каждом шагу.

Я всё же крошка-девица,

Ножкам моим всё больней.

Меня на порог поставьте, и в дом пустите скорей.

Её голос на женский голос похож,

В нём страсти сердечной звук.

Она явилась, и пламя забилось,

И сникнув, погасло вдруг.

С тех пор не горел больше мой очаг,

Ведь я торопился к ней,

Её на порог поставить, и в дом пустить поскорей.