в плену надежд,

А мне в удел – молиться и рыдать.

Альфред Дуглас[271]

(1870–1945)

Две любви[272]

Мечтал – что на холме я в чистом поле,

У ног земля стелилась, как сады

Пустынные, покрытые на воле

Бутонами. Задумчиво пруды

Чернели в тишине; средь белых лилий

Пылал шафран, фиалки в небеса

Пурпурные головки возносили,

И незабудок синие глаза

В сетях зелёных с робостью моргали.

Здесь были неизвестные цветы,

Что лунный свет иль тень в себя вобрав

Природной нескончаемой печали,

Испили преходящие черты

Закатного мгновенья; листья трав

Здесь каждою весною утончённо

Лелеял негой звёздный хоровод.

Купаясь в росной свежести ночной,

Тычинки лилий видели влюблённо

Лишь славу Божью в солнце, и восход

Не портил свет Небесный. За стеной,

Чей камень мох съедает бархатистый,

Глядел я в изумлении на край,

И сладостный, и странный, и прекрасный.

Глянь! Юноша сквозь сад прошёл душистый,

Прикрыв глаза от солнца невзначай,

И локоны в цветах его так страстно

Смял ветерок, в руке его кармин —

Гроздь лопнувшего разом винограда.

Его глаза – кристалл, был голый он,

Белей, чем снег нехоженых вершин,

Губ алость – вин пролитая услада

На мраморе, чело – как халцедон.

Взяв за руку, меня он без презренья

Поцеловал с печальной лаской в рот

И отдал гроздь, сказав: «О, милый друг,

Тебе я покажу мирские тени

И жизни лица. С Юга, глянь, идёт

К нам карнавал, как бесконечный круг».

Но вот, опять, в саду моих мечтаний

На поле золотистом я узрел

Двоих. Один был в полном ликованье.

Прекрасный и цветущий, сладко пел

О девах он, и о любви счастливой,

Что в юношах и девушках жива;

Был взгляд его в огне, внизу игриво

Цепляла ноги острая трава.

И злато струн, что волосы у девы, —

Слоновой кости лютню он принёс.

Как флейты звук чисты его напевы,

Цвели на шее три гирлянды роз.

Его напарник шёл в сторонке дальней, —

Глаза раскрыты были широко,

Они казались ярче и печальней,

И он смотрел, вздыхая глубоко.

И были щёки бледны и унылы,

Как лилии; как мак – уста красны,

Ладони он сжимал с какой-то силой

И разжимал; власы оплетены

Цветами, словно мёртвым лунным светом.

Он в тунике пурпурной, где змея

Блестела золотистым силуэтом.

Её дыханья огнь увидев, я

Упал в рыданьях: «Юноша прелестный,

Зачем ты бродишь, грустен вновь и вновь

Средь царства неги? О, скажи мне честно,

Как твоё имя?» Он сказал: «Любовь!»

Но первый обернулся, негодуя:

«Тебе он лжёт, его зовут все – Стыд,

Лишь я – Любовь, я был в саду, ликуя,

Один, теперь и он со мной стоит;

Сердца парней и дев я неизменно

Огнём взаимным полнил без обид».

Другой вздохнул: «Желания священны,

Я – та Любовь, что о себе молчит».

Хвала Стыду[273]

Минувшей ночью в мой альков пришла

Хозяйка наших странных сновидений,

В моих глазах пылало возбужденье

От пламени её. И без числа

Явились тени, и одна звала:

«Я Стыд Любви[274], верну я пробужденье

Губам холодным, пусть лишь в подтвержденье

Красе моей и мне идёт хвала».

В лучистых тогах (что за дивный вид),

Под звуки флейт, с улыбкой на устах,

Всю ночь мелькали страсти предо мною.

Лишь паруса на призрачных судах

Убрали, говорить я стал с одною:

«Из всех страстей прекраснейшая – Стыд».

Нет, не смогли певцы за все столетья…[275]

Нет, не смогли певцы за все столетья

Открыть тюрьму английскую. Хоть ад

Разверзся пред Орфеем, ныне лад

И песнь бессильны, словно слёзы эти,

Что льёт любовь. И вы, на этом свете

В самолюбивой трусости стократ

Ничтожные, за хмурый, колкий взгляд

На глас пощады вы, не он, в ответе.

Кто б с вами то прошенье подписал?

Глупцы! В защиту б выступили тени:

Божественный Сократ, и кто велик —

Шекспир, Платон и Флорентиец[276] – гений

Скульптурных форм. И с ними рядом встал

Из вас бы каждый, но лишь в этот миг.

Из сборника «Град души» (1899)

Amoris Vincula[277]

Как белый голубь в клетке золотой,

Лишённый воли по веленью сердца,

И, скованный любовью и мечтой,

Не улетает, хоть открыта дверца,

И нет замков; так и моя душа

С твоею цепью связана любовной.

Но голубь, от притворства мельтеша,

Цепь разорвал изменой вероломной

И с пёстрой птицей скрылся от тебя.

Но лишь прошла луна, он снова дома,

О голосе неслышимом скорбя,

О поцелуях, дарящих истому.

Казалось, меч ту цепь разрубит, но

Её скрепило новое звено.

Harmonie Du Soir[278]

Void venir le temps[279]

Вот час, когда качаясь на ветру,

Цветок теряет сладость, что кадило,

И полнит звуком, запахом жару.

О, томный вальс! О, ног безумных сила!

Цветок теряет сладость, что кадило,

Звук скрипки, словно душ печальный стон.

О, томный вальс! О, ног безумных сила!

Храм Красоты и Смерти – небосклон.

Звук скрипки, словно душ печальный стон,

В них Смерти