Шрифт:
Интервал:
Закладка:
…к чьей дружеской груди ты можешь прильнуть вдали от мирских горестей; чьему любящему сердцу ты можешь без колебаний, как самому себе доверить все свои самые сокровенные мысли; чьи духовные поцелуи, как целебный бальзам, смоют с тебя изнеможение от волнующих тебя забот.[232]
Но здесь мы находимся в XII веке, и Элред вряд ли считал такую любовь плотской, однако подобными словами могли бы обмениваться влюбленные миряне. Оплакивая смерть своего друга Симона, он даже признавал, что другие люди считали его любовь к нему слишком плотской, однако он настаивал на том, что это было не так: по его словам, Господь, которому он адресовал свои записи, найдет его невиновным. «Некоторые рассудят по слезам моим, что моя любовь к нему была плотской. Пусть думают, что хотят; но ты, Господи, узри мои слезы и пойми их»[233]. Человек в его положении вряд ли сказал бы такое, если бы он в самом деле поддерживал с покойным сексуальные отношения. С другой стороны, в письме к сестре он писал о монахе, снедаемом похотью, которому приходилось погружаться в ванны с ледяной водой и хлестать себя крапивой, чтобы ее побороть. Скорее всего, этим монахом был сам Элред, и хотя он не писал, к какому полу тот монах испытывал влечение, его глубокие, любящие отношения с мужчинами заставляют заподозрить, что, скорее всего, его влекло именно к ним. Его биограф указывает, что в отличие от некоторых строгих аббатов, которые не позволяют монахам заводить дружбу, Элред позволял своим монахам держаться за руки.[234] Очевидно, для него однополые чувственные отношения, пусть даже и без секса, были важны.
Такие отношения могли быть важны и в высших слоях аристократии. Исследователи спорят о сущности дружбы между английским королем Ричардом I Львиное Сердце и королем Франции Филиппом II Августом. Хронисты пишут, что «ночью и постели не могли разлучить их. И король французский любил его, как свою душу»[235]. Если двое спали в одной постели, в Средние века это не значило то же самое, что мы автоматически предполагаем сегодня, поскольку люди часто спали в одной постели, особенно в пути – иногда даже с незнакомцами. Разумеется, принцу не нужно было делить постель с другими, если он того не хотел, но это не казалось бы странным. Тем не менее вполне возможно, что между ними было нечто большее, чем просто дружба. Ричард женился очень поздно и после свадьбы в основном игнорировал свою жену, и наследников он не оставил. Это нельзя считать доказательством того, что его сексуальные предпочтения были постоянными, поскольку известно, что у него был незаконнорожденный ребенок. Сексуальные предпочтения в Средние века часто были переменчивы, так что это не значит, что они с Филиппом не были любовниками, но это значит, что мы не можем придавать слишком большого значения тому, что его брак был бесплоден.
Проблема здесь не только в том, что мы не можем знать, чем на самом деле занимались Ричард и Филипп: нам очень трудно даже установить, что их современники думали по этому поводу. Церковь порицала содомию, и вполне возможно, что если хронисты и другие люди подозревали содомию между принцами, они бы отозвались об этом негативно. Однако возможно, что некоторый уровень терпимости все-таки был, и не факт, что люди всегда связывали любовные и физические отношения между двумя мужчинами с содомией, которая представляла собой отречение от Господа. В тех документах, где подчеркивается любовь между Ричардом и Филиппом, не указано, чтобы кто-либо из них был женоподобен.
Существует и пример дружбы между рыцарями, жившими через два века после Филиппа и Ричарда: эту дружбу можно понимать по-разному, хотя мы опять-таки не можем знать наверняка, какая из теорий верна. На могильной плите двух английских рыцарей, погибших в Константинополе в 1391 году, говорится, что в течение тринадцати лет они были постоянными спутниками, и когда один из них умер, другой отказался принимать пищу и скончался через несколько дней. В дополнение к этой романтической истории на плите вырезаны два рыцаря с одинаковыми щитами, и гербы их семей на щитах объединены в один: каждый герб занимает половину щита. Это было крайне необычно. Общий герб делали супружеские пары и епископы, которые объединяли семейный герб с гербом престола. Редко можно увидеть, чтобы гербы объединили двое мужчин, и это, безусловно, указывает на особый род существовавших между ними отношений, даже если мы не можем точно сказать в точности, что именно это были за отношения.
Пожалуй, самое поразительное в мужских однополых отношениях в Средние века было то, что средневековое общество, в отличие от современного, по-видимому, высоко ценило глубокую, страстную мужскую дружбу. Если сегодня мужчины попробуют выразить свои чувства друг к другу так же, как в Средние века, все решат, что между ними существуют сексуальные отношения. Средневековые люди в таких ситуациях либо не верили, что их связывает секс, либо не считали это особенно важным, поскольку комментариев на этот счет мы не видим.
Но хотя такие теплые, любящие отношения между мужчинами воспринимались в Средние века намного лучше, чем аналогично выраженные чувства сегодня, они все же иногда вызывали вопросы. Люди прекрасно знали о том, что существует особая социальная система, в рамках которой молодые люди, избранные за их воинскую доблесть (что подразумевает сильное, атлетичное тело) и привлекательность, воспитывались и получали привилегии при дворе. В рыцарском романе начала XII века «Амис и Амилун» двое мужчин:
…они поклялись в верности друг другу… Они вместе прибыли ко двору короля Карла, который счел их скромными, умными и необычайно прекрасными молодыми людьми … Ами стал королевским тезаурарием, а Амиль – его сенешалем.[236]
Эта история напомнила бы образованным читателям о Юпитере и его виночерпии Ганимеде: именно от его имени произошло слово «катамит» (пассивный партнер в сексе между мужчинами). Этот сюжет был широко известен в Средние века и часто изображался в искусстве – например, на капителях колонн церкви XII века во французском Везле. На этой скульптуре изображено, как Юпитер похищает мальчика: возможно, это отсылка к тому, какая судьба может ждать молодых облатов в монастырях. Но Ганимед мог