— Читал.

— И что?

— Меня реклама не раздражает.

— А что тебя, вечного даоса, вообще раздражает? Ты от рекламы не зависишь: живешь сам по себе в своих творческих исканиях. — Она потерла ботоксовый лоб, этим жестом, видимо, замещая желание нахмуриться. — Хотя как сказать, квартиру вот купил в Куркино, а не на востоке столицы или юго-востоке, скажешь, не реклама чистого воздуха в экологически чистом районе на тебя подействовала? Все мы — рабы рекламы. Сейчас можно быть никаким художником или писателем, а с помощью рекламы приобрести, как раньше говорили, всенародную известность. Ты вот смеешься над моими работами, можешь не возражать, я прекрасно понимаю, что талантом ты меня не считаешь, и мои поиски новых форм тебя только забавляют. Твое презрение к инсталляциям, которые я делала…

— Они были остроумны по подбору компонентов, но, пожалуй, им все-таки недоставало экзистенции.

— Но ты никогда не сможешь доказать, что я делаю что-то хуже тебя! Критерии размыты. Напиши, что художник гений — и все в это поверят!

— Конечно. Потому что толпа скользит по глянцевому пространству-времени, не касаясь настоящего искусства: между глянцем и искусством теперь пустое пространство, не заполненное даже языком. Некий абсолютный духовный вакуум.

— А новая буржуазия считает, что гениальность художника или писателя — это просто раскрученность: если у тебя есть деньги, ты можешь, заплатив, ощутить себя великим творцом! Масса — это бараны, идущие по указанию рекламы туда, куда выгодно ее хозяинупастуху. Вот и Куркино твое рекламируется — на кольцевой дороге яркие щиты: «Эко-флэты в новом районе! », — с иронией в голосе произнесла она. — Эко-флэты, блин. Слоган должен быть обязательно снабжен глупой калькой с английского, чтобы бараны в него поверили. Вот ведь, все понимает, подумал он, имеет взгляд со стороны — и умный взгляд (у Юльки все-таки неплохие гены), но сама находится внутри того мира, который критикует. Почему? И сам же себе ответил: потому что страстно любит быть в центре внимания, а псевдокультура публична, она презентует себя именно как центр мира, не ощущая, что остров, на котором идет круглосуточный гламурный праздник, — это подводный вулкан! Но Катерина успеет взять все, что захочет! И пусть. В конце концов, она такая. И это тоже хорошо. Просто разнообразие форм, за которое она сама принимает свои статичные композиции. Но и они имеют право на существование: статичность только оттеняет, по крайней мере для меня, вечное движение жизни.

— Не горячись, Катя, — сказал он, — пусть существует и этот опыт. Даже интересно наблюдать за нарциссической игрой мыльных пузырей.

— Только игра эта с многочисленными жертвами!

— А квартиру здесь купил я из-за сентиментального воспоминания: когда мне было десять лет, меня отправили пожить у родной прабабушки на даче, а дача у нее была в этой стороне — на речке Сходне, — и я провел у нее счастливое лето.

— Ты бы мог получить ее дачу и квартиру.

— Во-первых, здесь и без меня куча родни, а вовторых…

— …А во-вторых, ты не способен ничего делать ради выгоды. — Николаева встала, походила по его мастерской, остановилась у последней, еще не законченной работы.

— Даже с нужной родней отношения поддерживать не умеешь. И это плохо. — Она отошла от его мольберта.

— А ведь у Юльки, наверное, куча троюродных братьев и сестер?

— Я ценю родство не по крови, а по духу.

— А кто тебе родной-то по духу?! — вдруг как-то подеревенски взвизгнула Николаева. — Эта вот девица с томным взором?!

— Да забудь ты про нее, Катя, — Дмитрий поторопился мягко остановить ее, опасаясь, что вслед за внезапным визгливым вскриком Николаева впадет в бурную истерику: она любила использовать этот невыносимый для него бабий прием для получения какой-нибудь выгоды — к примеру обещания, что он больше никогда не станет встречаться с той или иной натурщицей (она называла тех, кто позирует художникам, моделями).

— Светлана — просто моя соседка. Я ведь живу один, монахом, а натурщица мне нужна…

— К тому же, конечно, бесплатная! — улыбнулась Николаева примирительно. — Сейчас таких дур днем с огнем не сыщешь! * * *

Мы с Дмитрием сидели в небольшом, но уютном ресторанчике. Официантка, которую все обеспеченные люди моего поколения относят к обслуге, то есть к комуто типа биороботов, так пластилиново нас обслуживала, что я сразу поняла: Митя в свои сорок с чем-то (зачем уточнять, верно?) еще суперпривлекателен даже для двадцатилетних.

— Танцующая шоколадница, — проследив за моим взглядом сказал он, — но это уже было. И я неожиданно для себя поняла: женщина влечет его исключительно как образ, точнее как новый образ. Исчерпанный образ оставляется им, наверное, без сожалений и воспоминаний. Но ведь точно так же происходит и у меня с мужчинами: если мужчина перестает давать мне ощущение новых возможностей, он больше не вызывает у меня никакого желания и отбрасывается, как катапульта! Правда, его женщины все-таки трасформировались в картины, а мои мужья?

Извинившись, я позвонила Васе. Но морж был «вне досягаемости».

— Митяй, — сказала я, — мы с тобой вина не пьем, тем более я за рулем (я привезла его на своем Чери) — так давай хоть соком отметим удачное начало моего нового дела. Ведь оно в определенной степени и твое! Он улыбнулся и разлил по бокалам выжатый из апельсинов солнечный напиток.

Меня, кстати, даже несколько удивило, что Дмитрию помещение понравилось сразу: я ожидала трудностей, ожидала, что он найдет кучу недостатков, забракует зал или само здание, в котором со стороны двора было два жилых подъезда, тоже обследованные Дмитрием с большим вниманием. Он даже спустился в подвал, чтобы проверить

— не стоит ли там вода и не поползет ли в зал сырость. И похвалил меня. Ты, сказал, Наталья, просто гигант — ты все учла и все сделала верно. Выставочный зал получится.

Теперь нужно было изыскивать средства на ремонт, то есть срочно продавать один свой участок.

— Лен, — позвонила я шефине прямо из ресторана, — у тебя случайно нет покупателя на участок: десять соток в Отрадном?

Лена отреагировала как-то вяло. Или из-за отсутствия на фирме экстрасенса у нее было понижено настроение. Или, угадав мои планы, она как-то несколько все-таки на меня приобиделась. Но мне, если честно, все это было сейчас совершенно фиолетово. Другими словами — безразлично.

Я снова брякнула Васе. На этот раз он сразу ответил. Чувствовалось: он, наоборот, в отличном настроении — иначе бы точно не предложил продать участок ему.

— Зачем тебе, Вась? — удивилась я.

— Дом буду строить.

— Но я же достраиваю, где-то в августе можно будет заезжать!

— Пусть будет два, плохо, что ли? Я все люблю в комплекте

— и магазины, и дома…