Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сквозь бледный рассвет, усыпляющий нас, Чехлы темно-синие снявший с предметов — Как музыка юности, моря и лета — Плеча золотистого легкий соблазн.
Прохлада потоком катилась на нас — Над нежной кроватью пространство светлело, Плечо золотистое тихо тускнело — Пока его свет для меня не погас.
А что же осталось? В далекой глуши, Куда, незнакомые, мы залетели, Два сердца с беспечной печалью пропели Про несовместимость души и души.
И сейчас, когда смуглый Максим зашел в ее спальню, он повторил в точности все, что здесь бывало до него:
сначала застыл от удивления, увидев расписанную стихами стену, потом поэтические строки прочитал, перевел взгляд на хозяйку, стоящую с загадочной улыбкой в японском кимоно.
— Все тлен, — сказала она, кладя руки ему на плечи, — я сторонница философии мгновения!
А дальше, дальше — как любила говорить Катерина своей единственной подружке — визажистке Элле — хорошие скачки по прериям… А что, добавляла она, еле-еле шевеля ртом, чтобы не нарушить нанесенную на лицо маску, что еще такое секс? Это допинг, другими словами, хорошая встряска, которая снимает напряжение! У тебя, подруга, есть другое мнение?..
У подруги Николаевой, может быть, и не было другого мнения. Но вот у Дмитрия было. Было другое мнение и у Светланы. Но что может знать об этом вопросе старая дева, усмехнулась бы Катерина.
И вот, когда Катерина, пережив приятную встряску (ты даже не можешь себе представить, Элька, каким он оказался чудным, — делилась назавтра она со своей визажисткой), медленно пила кофе, а приятное тепло камина, точно собачий язык, лизало ее голые ноги; когда Дмитрий, закончив новую работу «Сон времени», устало сидел в кресле, ощущая время как некую иллюзию, созданную человеческой психикой, которую ему удалось поймать на полотне, и размышлял — не означает ли это, что иллюзию можно не только уловить, но и преодолеть?
Когда пришло лето, столь нелюбимое Пушкиным, томик которого всегда стоял у Анны Борисовны, бывшей Натальиной свекрови, возле кровати, а значит, можно было, наконец, съездить в Дом отдыха, что после Марфиной выходки, стало вполне выполнимым. Именно тогда Светлана, надев те самые туфли, которые ей жали, решила выйти за хлебом.
Она всегда была как-то не уверена в погоде: весной с трудом переходила на демисезонную одежду, а когда наступало лето и даже дети уже бегали в шортах и майках, все еще пугливо выбиралась на улицу в старых джинсах и свитерке.
Она выглянула в окно. Прохожие были редки в их районе, из-за дальнего расстояния и отсутствия близких магазинов вынужденно выбравшие машины как единственный способ передвижения. Но Светлана дождалась, пока из соседнего дома вышла женщина с детской коляской, одетая легко — в оранжевый топ и юбку-мини, — и не стала надевать синий плащ.
Так она и выскочила из дома — в бежевых брючках и бежевой хэбэшной кофточке. Правда, кофточка была с длинными рукавами: свои руки казались Светлане некрасивыми, а подмышки старыми.
Туфли сильно жали: когда тепло, ступни ног распухают. И она, вспомнив, что у нее нет других, вздохнула.
В руках у нее была простая холщовая сумка, которая ей очень нравилась: она так и не сумела пока отказаться от некоторых деталей подросткового стиля.
— Девушка! — окликнул ее мужчина, выглядывающий из красивой дорогой машины. — Я правильно еду в Мегу?
— Правильно, — не глядя на него, буркнула она, стесняясь своей бедной одежды и бледного незагорелого лица. — Сейчас направо.
— Светлана, ты? — Мужчина смотрел на нее, не отрываясь, его полноватое голубоглазое лицо вдруг засветилось так, будто под кожей его зажглась свеча.
— Это ты? — У нее подкосились ноги, она схватилась за свою холщовую сумку и вместе с ней забалансировала перед его машиной, как мим, с трудом удерживая равновесие.
— Ты здесь живешь?
— На седьмом этаже, — она думала, что говорит громко, но слова были едва слышны, точно невидимый режис сер, решивший все-таки воплотить долгий замысел ее воображения, забыл включить для нее микрофон.
— Так пойдем к тебе! — мужчина решительно выбрался из машины, щелкнул автоматическим замком — и… …Сначала мебель, потом стены стали медленно терять свои четкие очертания: удлиняясь, причудливо меняя форму, они растекались, как расплавленное стекло, стена, отделяющая квартиру от улицы, поплыла, став текучей, вправо и влево, открывая вид на высокое дерево, и дерево медленно затанцевало, став зеленым вальсирующим водопадом, который заполнил квартиру, смешиваясь с золотисто-оранжевым потоком плывущего следом расплавленного, но почему-то не обжигающего солнца… И вдруг все остановилось: ребенок во дворе перестал плакать, небо вернулось на свое место, став спокойным и ровным, зелень пролилась обратно на дерево и, сначала застыв, через миг опять зашелестела нежно и тихо; весь мир как будто расплавился и снова застыл, но был уже совершенно иным — тем добрым, счастливым и солнечным миром, который приветствует ребенка, делающего свои первые шаги к материнской улыбке.
— И ты меня ждала? — спросил он, боясь выпустить ее из своих рук — как прилетевшую к нему из детства ЖарПтицу.
— Да. — Она встала, накинув простыню, она все-таки была застенчива и, отчего-то совсем не стесняясь его, стеснялась подглядывающих предметов, которые казались ей живыми. На нее могло обидеться полотенце, если она забывала, войдя в ванную комнату, с ним мысленно поздороваться. Или любимая синяя кружка, если она бросала ее невымытой на кухонном столе на ночь. В ванной комнате она посмотрела на себя в зеркало: отражение ее как-то странно туманилось, будто миллиарды невидимых частичек, составляющих ее тело, закопошились, как растревоженный муравейник, совершая какую-то очень важную работу, завибрировали, чтобы
через минуту снова встать на свое место. Но некоторым из них пришлось поменяться местами, и потому в зеркале составилось уже совсем иное отражение, которое не принадлежало ей прежней, но, постепенно утрачивая туманность, приняло форму женщины, в которой зародилась новая жизнь…
Выбежав в зеленой простыне из ванной комнаты, Светлана присела на краешек кровати и сказала: у нас будет ребенок.
— Ты не можешь знать об этом сейчас, — улыбнулся он.
— Могу, — она положила голову ему на плечо.
— Так не бывает… — Он привстал и погладил ее по шелковистым волосам, — впрочем, с тобой, наверное, так и должно быть. Я верю тебе. Верю во всем. Верю больше, чем самому себе. * * * Помолодевшая от спортивной гимнастики со смуглым официантом, Катерина решила рвануть в Америку.
— В Париже была, в Турции, как колбаса, жарилась, — объяснила она визажистке Эле, — а вот до Пятой Авеню еще не добралась… Пора!
— Кать, да выходи ты замуж за писателя, который те бе вызов прислал, — убаюкивающе посоветовала визажистка. Пригласил Катерину, с помощью Дмитрия, разумеется, как раз автор стихотворения, украшавшего Катеринину спальню.