пути Эвале. По указанию Роя Кулотты для облегчения состояния ему стали делать инъекции ативана и морфия. Вскоре после двух часов ночи в среду Тесфалидет Эвале, много часов мучившийся от удушья, умер, и его смерть была официально зафиксирована.

Во время агонии Эвале был без сознания и ни на что не реагировал. Но Карен Уинн считала, что даже в таком состоянии пациенты способны испытывать определенные ощущения. Когда-то в молодости у нее был пациент с нарушениями функции печени, который оставался совершенно безучастным ко всему несколько недель. Но однажды он пришел в себя и попросил пиццу и пепси-колу. Он сказал, что, находясь в коме, слышал все, что ему говорили медсестры. Но если он мог слышать, заключила Уинн, значит, у него работали и другие органы чувств. На протяжении всей своей дальнейшей карьеры она исходила именно из этого.

Пациенты, лежавшие перед Карен на втором этаже, выглядели очень плохо. Казалось, они боролись за каждый глоток воздуха – а ведь здоровый человек дышит безо всяких усилий, даже не замечая этого. Поскольку стояла страшная жара, больные, по ее мнению, наверняка страдали, хоть и находились без сознания.

Уинн считала, что комбинированная доза морфия и верседа облегчит мучения несчастных. Правда, она должна была и ускорить их смерть. Но Карен была уверена, что больные и так уже умирали, только медленно. Хотя она не проводила подробный осмотр каждого из них, ее многолетний опыт позволял ей уже по их виду и звуку их дыхания сказать, что они не выживут. Уинн была убеждена, что исход для них будет один и тот же, что с препаратами, что без них, но время агонии можно было сократить.

Кроме того, рассуждала Карен, если пациенты дышат с таким трудом даже когда лежат спокойно, то что же с ними будет, когда медики и волонтеры станут их переносить, пропихивать через дыру в стене в машинный зал подстанции, а потом поднимать на восемь этажей? По мнению Уинн, это лишь ускорит их смерть, но при этом превратит их последние минуты в сплошные мучения. Так что и в этом случае, с ее точки зрения, было бы правильно ввести им препараты перед тем, как отправлять в нелегкий путь.

Все, что могли сделать медики для тяжелых больных, – это избавить их от страданий перед уходом, обеспечить им покой и возможность хотя бы отчасти сохранить человеческое достоинство. Уинн повернулась к тяжело дышавшей пожилой белой женщине. Смешав, как она сама впоследствии вспоминала, 10 миллиграммов морфия и небольшое количество мидазолама с 10 миллилитрами физраствора, она набрала смесь в шприц, медленно ввела ее в катетер от капельницы, а затем добавила еще физраствора. Карен показалось, что женщине стало легче дышать. Эта пациентка умерла примерно через полчаса.

Уинн увидела одну из своих подчиненных, медсестру реанимационного отделения, – та вместе с Анной Поу занималась пациентами недалеко от столика с лекарствами. Еще одна группа медиков, включавшая доктора Тиля и нескольких сиделок, стояла у разбитых окон. Подойдя к ним, Уинн увидела, что они собрались вокруг громадного пациента-афроамериканца. Его рот был широко открыт, по форме напоминая букву О. Всем вокруг был слышен его страшный предсмертный хрип. Мужчине уже ввели морфий, но, по мнению Уинн, выглядел он просто чудовищно, а звуки, которые он издавал, явно агонизируя, казались ей ужасными. Было очевидно, что мужчина страдает. «Я сделал все возможное, чтобы облегчить его мучения», – сказал Тиль.

Доктор попробовал ввести пациенту еще дозу морфия и даже попытался прочесть молитву, положив руку на лоб больного. Уинн и еще одна из сестер взяли руки мужчины в свои и запели: «Радуйся, Мария, благодати полная! Господь с тобою». Закончив петь, они прочли «Отче наш» и попросили Бога послать мужчине смерть. Однако пациент продолжал дышать.

«Мне жарко! Я хочу пить!» – выкрикнул молодой мужчина с ампутированной конечностью, лежавший в другом конце вестибюля. Тиль, все еще читавший молитву, выпрямился и с гневным лицом быстро зашагал к нему. Мужчина и до этого постоянно ныл и жаловался. «Его надо убрать отсюда!» – резким тоном заявил Тиль. Другой медик встал между ним и носилками, чтобы не дать ситуации еще больше накалиться. Раздражительного пациента переместили в начало очереди на эвакуацию.

Какая-то медсестра подошла, чтобы спросить, не хочет ли кто-нибудь сделать перерыв и немного отдохнуть, и увидела группу коллег, собравшихся вокруг знакомой ей пациентки. «Это хорошо, что вы вводите ей жидкость», – сказала она, обращаясь к медсестрам. До нее только теперь дошло, что главной причиной ухудшения состояния больных было обезвоживание. В экстремальной ситуации, да еще на фоне постоянного недосыпа, очень легко было потерять способность ясно мыслить. Ставить пациентам капельницы можно было и без электричества. Достаточно было просто подвесить флакон с физраствором над головой больного – при правильном положении трубки всю работу выполняла гравитация.

Шло время, из-за жары пациенты сильно потели, теряя драгоценную жидкость. Обезвоживание становилось смертельной угрозой для тех, кто не мог пить самостоятельно. Первоначально целью медиков было прекратить все лечебные процедуры, чтобы как можно быстрее переместить пациентов в район вертолетной площадки. Но с тех пор прошли сутки или двое, и потеря больными жидкости сокращала их шансы на выживание.

«Нет», – сказала одна из собравшихся в вестибюле медсестер, отвечая на замечание подошедшей коллеги, и отрицательно покачала головой. Та поняла, что ее бывшей пациентке, мисс Эсси Кавалье, вводят не физраствор. Семидесятидевятилетняя женщина не могла ходить и почти потеряла речь после того, как в возрасте шестидесяти с чем-то лет перенесла инсульт. Тем не менее у нее не было таких проблем со здоровьем, которые лишали бы ее шансов на выживание. Собственно говоря, в Мемориале она проходила курс лечения от инфекции мочеполовой системы, и перед самым ураганом ее уже собирались выписать и отправить в дом престарелых, где она постоянно находилась. Но в доме престарелых проходила эвакуация, и там ее просто не смогли принять.

Эсси Кавалье часто лечилась в Мемориале. Это была высокая женщина – когда-то она играла в баскетбол за полупрофессиональную команду. В молодости она работала на уборке хлопка и сладкого картофеля. А со своим будущим мужем познакомилась, будучи, в точности как Рози Риветер с картины Нормана Роквелла, клепальщицей на заводе по производству так называемых лодок Хиггинса – десантных катеров, которые вначале использовали в луизианских болотах, а затем помогли победить во Второй мировой войне. В последнее время, появляясь в Мемориале, она раздражала некоторых сотрудников больницы, поскольку у нее были проблемы с речью. Она мало что могла делать сама, но прекрасно осознавала свои потребности.