– …вспоров им предварительно брюхо, – вскользь заметил Макар.

– Не без этого. Но Оксана не понимает, что именно она делает. В этом смысле она невинна.

Илюшин повернул голову и взглянул на нее через плечо.

– Серьезно? По-моему, она отлично понимает, что именно творит. И я, кстати, тоже понимаю.

– И что же?

– Ловит мотыльков и отрывает им крылышки.

– Однако, жестокое сравнение, – помолчав, сказала Токмакова.

– Так ведь и ваша подруга далека от того любопытного невинного ребенка, портрет которого вы мне рисуете. Я не увидел пока ни одного человека, с которым она была бы добра.

– С дочерью, – немедленно сказала Токмакова. – Она добра к Леночке.

– А, ну да, наверное, – небрежно согласился Илюшин, и женщина тревожно взглянула на него. – В ее понимании доброты. И только до тех пор, пока Леночка остается безответным маленьким ребенком. Сейчас ей пять? Значит, шестой год, седьмой, восьмой… – Илюшин загибал пальцы. – Да, пожалуй, еще лет семь в запасе у Леночки есть. А затем ее будут унижать, оскорблять, попрекать деньгами, мучить ее отца на глазах у нее, высмеивать, орать на нее и отвешивать пощечины.

– Не будут, – тихо сказала Токмакова.

– Вы так верите в свою подругу? – усмехнулся Макар. – Или даете мне понять, что она мертва?

Токмакова молча протянула ему пачку с сигаретами. Илюшин взял, но, по примеру Бабкина, курить не стал: сидел, вертел сигарету в пальцах, наблюдая, как высыпаются из нее понемногу крошки слабо пахнущего табака.

– Вы описываете обыкновенную хабалку, дорвавшуюся до небольшой власти, – сказала, наконец, Токмакова, словно не было его последнего вопроса. – А это не так.

– Вы хотели бы, чтобы это было не так, – поправил Илюшин. – Куда полезнее для самолюбия считать, что подчиняешься незаурядной натуре, сложной, многогранной, непростой, но в чем-то даже выдающейся. А знать, что тебя продавила обыкновенная дрянная баба… Это унизительно, я понимаю. Кстати, знаете, что я заметил? Во всех беседах о вашей подруге рано или поздно всплывает это слово. «Унизительно». Она мастер унижать людей.

– Никто из ее родных не выглядит униженным, – холодно заметила Токмакова. – Ни муж, ни брат, ни сестра. Им троим, собственно, грех жаловаться.

– Не знаю, – покачал головой Илюшин. – Не уверен.

– Вы так говорите, словно Оксана привязала их и держит у своей ноги! – Василика начала сердиться. – При этом совершенно упуская из виду, что Жанну она обеспечила, купив ей собственное дело. Брату много лет помогала деньгами, не говоря уже о том, что пустила его к себе жить, не попрекая этим и ничего не требуя взамен. А Юрка! Вы рисуете этих людей соловьями, запертыми в золотую клетку! Однако он имел возможность, которой у меня, например, никогда не было: жить припеваючи, пальцем о палец не ударяя, и заниматься чем пожелаешь. Книги, выставки, поездки, спорт, наконец!

– Все-таки странно, что Оксана его не выгнала, – заметил Макар.

Он сбил ее с ритма и с мысли. Токмакова перевела дух и вдруг засмеялась:

– Я не понимаю, как вы ухитряетесь злить меня, почти ничего не сказав.

– Потому что хроническое безденежье – ваше больное место?

– И вот опять!

Снова повисло молчание. И снова женщина продолжила с тихим смешком, как ни в чем не бывало:

– Ваши слова показывают, между прочим, как мало вы в ней поняли. Оксана не выгнала Юру, потому что это – трофей. Медвежью голову, добытую охотником в честном бою, выкидывают, только если она сгниет. А если не сгниет, будет услаждать взоры охотника и его потомков, скалясь со стены.

– К тому же медвежья голова не может уйти, когда ей вздумается. Не для этого на медведя ходили с одним колом.

– Спросите у Юры, мог он уйти или не мог, – равнодушно посоветовала Токмакова. – Думаю, он сильно удивится вашему вопросу. Юра жил в крепком браке и сделал бы все, что в его силах, чтобы этот брак не рухнул.

Мимо пробежала Пелагея. Но в этот раз она с улыбкой приветствовала Илюшина, словно пребывание рядом с ее учительницей музыки сделало его видимым, проявило в том мире взрослых, к которому нужно проявлять уважение.

– Василика Богдановна, где Оксана? – спросил Макар.

Несколько секунд ему казалось, что сейчас он услышит откровенный ответ. Ей было что скрывать, он чуял это нюхом ищейки, отточенным за годы расследований. Но Василика сказала совсем другое:

– Вы знаете, отчего Оксана пригласила погостить меня и детей?

– Откуда мне знать, если вы старательно оберегаете нас от любой информации, – усмехнулся Илюшин.

– Она подыскивала живые игрушки для своей дочери. Лена стала вечерами капризничать, отец с ней не справлялся, а Оксана терпеть не может детские слезы. Она поставила меня перед выбором: я получаю место для репетиций почти на целый месяц, а она – бесплатных маленьких нянек для своего ребенка. Слушайте, перестаньте так шею выворачивать, это выглядит просто пугающе!

Илюшин развернулся к ней всем корпусом.

– Да, вот так намного лучше. И постарайтесь, пожалуйста, хотя бы изредка мигать, когда так внимательно слушаете. Вы какой-то эльф, честное слово! Вам следует качественнее притворяться человеком. Не знаю, чему вас учат в вашей эльфийской школе шпионажа за нормальными людьми.

– Нормальными? – Илюшин негромко засмеялся.

– Да, мы все здесь немного чокнутые, – согласилась она. – У меня была единственная ценность – смехотворная, маленькая, ничтожная, но моя.

– И что же это?

– Независимость. Оксана обещала подыскать мне подходящее – с ее точки зрения! – место работы, раз за разом предлагала помочь с деньгами на квартиру, на машину, на обувь, черт бы ее побрал! Ботинки, которые я хочу, стоят двадцать тысяч. Могу ли я их себе позволить? Это вопрос риторический. До некоторых пор я черпала утешение в нехитрой мысли, что моя бывшая подруга не может меня купить. Что я не пошла ни по пути Юры, ни по пути ее кузена и сохранила свою копеечную свободу. Не поддалась искушению. – Она хрипловато рассмеялась. – Но Оксана всегда найдет, чем вас соблазнить! Знаете, Макар Андреевич, это как-то удивительно органично сочетается в ней с тем восторгом, о котором я вам рассказывала, – восторгом от созерцания чего-то, что ей недоступно. Но ей непременно нужно ловить мотыльков. Самых невзрачных, самых хрупких. Чтобы держать при себе, рассматривать дымчатые узоры на их крылышках. Знать, что они в ее собственности, и ни один не в силах улететь.

– По-моему, ничего нет проще, – без всякого сочувствия сказал Макар. – Вызываете такси, диктуете домашний адрес – и вуаля! Мотылек свободен, словно птица в небесах.

Она вдруг протянула ладонь и ласково погладила его по голове. И снова тот же мягкий хрипловатый смех. Илюшин начал догадываться, за что Токмакову ненавидит Жанна Баренцева.