– Почему же «увы»? – не удержался Бабкин, вспомнив постель, кофе, душ и непринужденные разговоры Баренцева и воспитательницы.

– Потому что семейная жизнь должна выглядеть не так! – В Юрии, кажется, впервые проснулся гнев. – Я разбираю сарказм в вашем голосе. Поверьте, я человек старомодных представлений в том, что касается брачных отношений: промискуитет мне глубоко чужд. Но я не готов становиться аскетом, если жизнь складывается не так, как мне бы хотелось. После рождения Леночки мы с Оксаной отдалились друг от друга. Я не соответствую ее идеалу мужчины, да и вообще мало чьему, по правде говоря. Когда появился ребенок, я превратился в наседку. Окситоцин должен был бы вырабатываться у Оксаны как у только что родившей женщины, а вместо этого вырабатывался у меня. – Он говорил о себе с сухой, отстраненной иронией. – Помнится, я даже поглупел. Не мог производить в уме обычные арифметические действия. Это тоже, я слышал, характерно для матерей в первый год жизни их ребенка: все ресурсы мозга брошены на заботу о младенце. Оксана хотела видеть меня другим человеком… Все пришло к тому, к чему пришло. Несколько лет назад мы с ней откровенно поговорили и решили, что каждый будет жить своей жизнью. У Оксаны свои партнеры, у меня свои. Так продолжалось довольно долго… В последнее время я попытался… мы оба попытались делать шаги навстречу друг другу. Но результат… Результат обескураживающий. Для меня, – поправился он. – Насчет Оксаны ничего не могу сказать.

– Эти шаги как-то связаны с Белорусским вокзалом и Андреевкой? – спросил Макар.

Выстрел оказался точен. Баренцев вскинул на Илюшина изумленный взгляд. Он даже вновь надел очки, наклонился, с детским удивлением вглядываясь в сыщика и вытянув губы трубочкой. Он и сам в этот момент стал до смешного похож на ребенка, и Бабкин подумал, что, может быть, не так уж и необъясним выбор красивой молоденькой воспитательницы.

– Верно. Откуда вы знаете?

– Расскажите, пожалуйста, что произошло, – попросил Макар.

Баренцев потер указательный палец. Сергей видел, как не хотелось ему посвящать их, посторонних людей, в свои семейные дела, в очередной раз саморазоблачаться, выставлять на обозрение свой провал.

– Я вкратце постараюсь… – начал он.

– Это как раз не обязательно, – вежливо возразил Макар. – Можно и развернуто.

– Мы с Оксаной договорились, как я вам уже сказал, сделать некие шаги друг навстречу другу… В каком-то смысле начать заново. – Он вертел в руках очки, линзы отбрасывали блики, заставляя Бабкина щуриться, но Сергей молчал: нельзя перебивать свидетеля, которому тяжело дается откровенность. – С чего начинается знакомство мужчины и женщины? С прогулок, встреч в ресторанах, а дальше – совместные поездки… Для поездок мы еще не дозрели, а прогулки Оксана терпеть не может: она мечтает о том времени, когда повсюду будут установлены траволаторы и женщине на каблуках не придется делать ни шагу – знай себе переступай с одной ленты на другую!

И вновь по едва уловимому движению Илюшина Бабкин понял, о чем в этот момент подумал напарник: как встроить в карту предпочтений Оксаны Баренцевой тот километр, который, как предполагает Татаров, она прошла пешком от машины до станции Алабушево?

– Одним словом, мы договорились выбраться в ресторан! Назначили друг другу свидание, как в юности. Встретиться решили на Белорусском вокзале. Есть где припарковать машину, поблизости много заведений: что-нибудь ей понравилось бы.

– На какое время вы условились? – спросил Сергей.

– М-м-м… Сейчас соображу. Двенадцатого августа мы должны были встретиться на вокзале в двенадцать тридцать. Да, в половине первого, – твердо повторил он. – Я приехал вовремя, прождал Оксану… Не помню сколько. Двадцать или двадцать пять минут. И к концу этого времени совершенно вышел из себя, непростительно вышел, конечно! Оксана могла встать в пробке, Ленинградка в будний день едет из рук вон… – Он оборвал себя и с силой сказал: – Но я-то приехал вовремя! Я приложил усилия, это было наше первое за много лет свидание! Ее опоздание показалось мне насмешкой, демонстрацией пренебрежения! Я бог знает что надумал и наговорил себе, пока мерил шагами вокзал; вокруг меня постоянно были люди, и эта неприкаянность среди себе подобных… Я ведь мог вернуться в машину, но я боялся пропустить жену, боялся, что она придет, не обнаружит меня на условленном месте и рассердится! – Баренцев послал случайно новый солнечный зайчик, заметил, наконец, как щурится Бабкин, и спохватился: – Ох, простите! Дурацкая привычка… – Юрий сложил очки и спрятал в выдвижной ящик. Но ему необходимо было что-то держать в руках, и, поколебавшись, он схватил ручку из письменного набора – удивительно аляповатого, явно очень дорогого малахитового набора, не подходившего под обстановку этой простой, со вкусом обставленной комнаты с книжными шкафами и птицами на обоях. Бабкин подумал, что это подарок Оксаны – из тех времен, когда они еще делали друг другу подарки. – Когда мы встретились дома в тот день, Оксана оправдывалась, ссылалась на дела, которые заставили ее задержаться в салоне у сестры… Но ведь она даже не удосужилась позвонить мне, прислать сообщение, в конце концов! Это задело меня больше всего. Оксана – фанат голосовых сообщений. Из любой пробки она могла тысячу раз надиктовать мне, что задерживается, сказать, чтобы я не ждал ее, а садился в ближайшей кофейне, вместо того чтобы торчать там, как какой-то неудачливый в любви юнец… В конце концов мы договорились как бы переиграть наше провалившееся свидание. Я выбрал Андреевку – это небольшой поселок, ехать от нас относительно недалеко, и там есть где посидеть. Конечно, заведение очень скромное, не то что на Тверской или Брестской, но нам и не требовался пафосный ресторан. Нужно было с чего-то начать.

– И история повторилась, – утвердительно сказал Макар.

– Да, – кивнул Баренцев. – История повторилась. То же самое время: двенадцать тридцать. И снова я жду, проклиная все на свете, и моя идея уже не кажется мне удачной, но я все еще надеюсь… Волнение юноши, терзающегося из-за отсутствия ветреной девицы, понятно каждому из нас. Оно вызывает сочувствие и незлую усмешку. А волнение человека моего возраста, пожившего с женой в открытом браке и решившего, видите ли, начать все сначала… Это, ей-богу, смешно! Я был смешон и чувствовал это острее с каждой минутой. В конце концов я уехал, как и в первый раз, проклиная собственную наивность.

– А Оксана?

– О, она придумала какое-то объяснение… Что-то в меру нелепое: кажется, она готовилась к свиданию и мастер нанес ей слишком долго сохнущий лак… Самое смешное, что я, понимаете ли, не знал – а вдруг это правда! Вдруг для окрашивания ногтей используется сложнейшая технология, и ошибочно нанесенный слой лака ни в коем случае нельзя снять, иначе испортятся ногти! Вдруг моя жена действительно старалась, украшала себя перед встречей со мной, ей было невдомек, что я даже не замечу цвет ее ногтей, я не очень внимателен к этим деталям, которые для женщин имеют большое значение. Какой-то я был со всех сторон идиот, – неловко подытожил он. – Чувствовал себя дураком весь день и потом тоже. Сорвалось наше второе свидание. А третьего не случилось, потому что в субботу Оксана уехала.