– Интересно, каково это, когда вся жизнь – сплошной досуг, – мечтательно сказал Сергей.

– Надеюсь, нам с тобой не скоро предстоит это выяснить. – Илюшин ухмыльнулся, и Бабкин вдруг обрадовался непонятно чему.

– Ты совершенно упустил из виду третий виток. – Он поднялся. – Можно убрать Оксану и остаться наследником половины нажитого в браке имущества. Вот тебе и средства для досуга. Ладно, позвоню Татарову, узнаю, есть ли у него успехи. И обрадую, что ему нужно выяснить алиби некоей Екатерины Дмитриевны без фамилии.

Сергей уехал, а Макар пошел побродить по участку и незаметно для себя вновь оказался в главном доме. Дверь здесь, кажется, вообще не запирали.

В гостиной играли Лев Леонидович и Леночка.

Что бы ни говорил Медников о своем отношении к девочке, он держал ее на коленях, улыбался ласково-снисходительно, отвечал, и не отстраненно, а вовлекаясь в ее маленькие пустяковые вопросы. Илюшин стоял, никем не замеченный, и наблюдал, как, осторожно извернувшись, чтобы не уронить Лену, Лев Леонидович достает из кармана кусочек фольги и сворачивает его в миниатюрную корону, надевает на голову ее кукле, усаживает попрочнее, расправляет зубчики.

Макар думал о том, как мало в этом доме нитей притяжения между взрослыми. Разве что сестры прочно прикованы друг к другу. А всех остальных объединяет ребенок. Нить короткая, яркая, сияющая натянута между Леночкой и отцом; почти такая же – между ней и тетей. Провисающая, но все равно заметная – между ней и дядей.

Но даже этой доброй веселой девочки не хватало, чтобы дом ожил по-настоящему. Казалось бы, все колесики механизма общежития вращаются: ходят взрослые, играет ребенок, горничные моют полы, кашеварит повариха, – все они представились ему человечками в часах, выезжающими в свою минуту по узеньким рельсам, раскланиваясь перед столпившейся на площади публикой, – но в нужный миг не раздастся звон, не ударят молоточки, не разлетится над площадью тяжелый, веский бой часов.

– Кто твой котик? – смеясь, спросила Леночка.

По хитрому блеску в ее глазах, по улыбке предвкушения Илюшин понял, что это давний ритуал.

– Ты мой котик, – ответил Медников с внезапной, неуместной жалостью, отозвавшейся в Илюшине эхом боя старинных часов, и поцеловал ее в макушку.

В дверях напротив появился Юрий.

– Лева, ты сегодня вечером дома? – Он был в джинсах и льняном пиджаке. – Сможешь присмотреть за Леной, пока не вернулась Жанна?

– Я и сама могу за собой присмотреть! – обиделась девочка.

Макар ожидал, что Медников откажется, но тот спокойно сказал:

– Присмотрю, Юрик, никаких проблем. У тебя срочное дело?

– Не срочное. Позвонил мой давний институтский друг, с которым мы не виделись много лет. Он в Москве всего на день.

– Уж не Валя ли Корзоян?

– А-а-а, ты помнишь! – обрадовался Юрий. – Он самый. Я и забыл, что вы встречались!

– Спроси у него, научился ли он с тех пор плавать, – хохотнул Медников.

– Папа умеет плавать, – строго сказала Леночка.

– Вот именно, папа твой умеет. А его институтский друг не умел и едва не утонул, но папа его героически вытащил…

Макар не стал дослушивать эту семейную легенду, отступил назад и растаял в темноте коридора.

Материализовался он на заднем дворе. Осмотрев летнюю кухню, Макар прошел по дорожке – мимо длинного забора, мимо подготовленной под беседку площадки, – и вышел к задней калитке. Пользовались ею нечасто: под ногами бестрепетно поднимались травинки, белели маргаритки. Он откинул щеколду, постоял на границе участка и углубился в перелесок.

Могла Оксана Баренцева пройти этим путем в субботу?

Нет. Камеры на выезде из поселка зафиксировали ее, управляющую «Ауди».

Он миновал поле, над которым носился теплый, веселый, как щенок, августовский ветер и все пытался сбить Макара с ног. Вышел на дорогу. Из редких проезжающих машин на стоящего у обочины парня как-то подчеркнуто не смотрели, отворачивались – может, боялись, что он вот-вот вскинет руку и будет голосовать, и тогда ты уже не водитель, едущий по своим делам, а черствый душою человек, не подбросивший усталого путника.

Илюшин огляделся, прикидывая, идти ли ему вдоль движения или обратно. Выбрал попутное направление как более перспективное. И километр спустя за поворотом уперся в остановку, скупо обозначенную столбом и вывеской. Макар подумал, что остановка не действующая, но тут же подъехала, жестяно громыхая, маршрутка, остановилась возле него, с силой хрястнув передней дверью. Илюшин благодарно приложил руку к сердцу и сделал жест: спасибо, не надо. Водитель с добродушным загорелым лицом махнул в ответ и уехал.

Что ж, остановка все-таки действующая. Сюда можно было приехать хоть на машине, хоть на маршрутке. А отсюда – без труда добраться до коттеджа.

Проделав обратный путь, Илюшин убедился, что для калитки не нужно и ключа. Он легко открыл примитивный замок, просунув пальцы сквозь сетку.

– Из дома вышел человек с веревкой и мешком, – пробормотал Макар, шагая по тропе. – И в дальний путь, и в дальний путь отправился пешком…

Он заметил слева какое-то движение. Среди деревьев выросли трое детей.

Макар остановился и вежливо наклонил голову. Дети не шевельнулись. Они следили за ним из-за кустов бересклета, как волчата.

Вместо того чтобы вернуться в свой коттедж, Илюшин свернул к гостевому домику.

Токмакова была там. Сидела на крыльце, курила, словно ждала его, и, когда он подошел, молча подвинулась.

Макар опустился на нагретую солнцем ступеньку ниже нее.

В соснах над ними шелестел ветер. По дороге за воротами проехал велосипедист, вихляясь и дребезжа.

– Она неплохой человек, – сказала Василика, будто продолжая начатый разговор. – Что бы вы о ней ни думали, она неплохой человек. Но с одной стороны, она ненавидит, когда ей сопротивляются. В любой форме. Тот, кто сопротивляется – враг, и его нужно уничтожить, унизив предварительно. Это ее способ показать, кто хозяин ситуации. Ее способ справиться с жизнью, если хотите. Она не может выпустить бразды правления из рук, иначе все развалится. Больше всего, я помню, ее пугало, что она заболеет и останется беспомощной на попечении своего семейства. «Кто будет всем рулить? – кричала мне Оксана, когда я ее успокаивала. – Эти слабаки, ничтожества? Не хочу издохнуть, наблюдая, как они все профукают!»

– А с другой?

– Что, простите?

– Вы сказали: с одной стороны, Оксана ненавидит, когда ей сопротивляются. А с другой?

– С другой стороны, ей интересны только сопротивляющиеся. Они пробуждают в ней естественнонаучное любопытство, она вооружается скальпелем и лупой, чтобы все-все-все в них рассмотреть, понять и таким образом присвоить.