кораблю, с любопытством осматриваясь, сел на регинский сундук. Он ни с кем не заговорил, но Дельфина спиной чувствовала его взгляд. Все дни она сама меняла повязку на голове, знала, что ее руки умеют не причинить лишней боли, а теперь вдруг стала искать себе оправдания, чтобы не подходить к нему.

Но, все-таки приблизившись к регинцу, Дельфина встретила любопытство, а не враждебность.

— Я видел твой корабль в шторм, вы тоже чуть не утонули. Если ты ведьма, то неискусная.

Она криво усмехнулась. Поблагодарить что ли за такую похвалу? Занялась повязкой, но ловила себя на желании немедленно отдернуть руку, убежать. Интересно, удавалось ей хотя бы скрывать это? Наверное, не слишком. Когда, закончив, Дельфина хотела встать, он вдруг схватил ее за руку, удержал, и она позволила, что-то непреодолимое ощутив в его хватке. Что-то неизвестное ей, похожее на власть…

Лантис долго рассматривал ее, всматривался, словно пытаясь понять, потом спросил:

— Неужели это тебя боится берег?

Дельфина улыбнулась, понимая, что вблизи выглядит совсем не грозно. Хорошо все-таки, что она не похожа на матушку Маргару.

— Неужели, женщина, тебе не бывает страшно?

Она вспомнила шрамы на его теле, и тоже спросила:

— А тебе?

— Почему тебе нравится убивать нас?

Дельфина хотела сказать: “А тебе — нас?”, отбить неприятный вопрос, как щитом отбивают меч. Имела полное право так поступить — лантис и сам оборвал достаточно жизней. Но она вдруг так отчетливо вспомнила: разоренные деревни, ее выстрелы без промаха, перерезанные круды на Тихой Дороге… Она не сумела ответить.

Она убежала на другой конец корабля, чувствуя, что щеки, горят, как у девчонки. Тэру радостно гребли, предвкушая дом, Дэльфа бойко препиралась с Ирисом (“Да послушай же, упрямая девчонка, что говорю!”), в воздухе витало ощущение скорой суши.

Дельфина вцепилась в борт, переводя дыхание. И почему ей понадобился чарующий взгляд этого регинца, чтоб так остро ощутить на себе кровь? Каждая ее стрела, попавшая в цель, — страшное преступление перед Дэей, матушкой всего живого.

Оправдывает ли ее то, что ни к кому, даже к гиганту, она не испытывала ненависти? Едва ли. Мертвому все равно, о чем думал убийца. Но Острова ведь никогда не давали Дельфине выбора, просто воспитали так же, как бабок и прабабок, — в этом она мало чем отличалась от женщин Побережья. Среди тэру были созданные для такой жизни, были и те, кому она совсем не подходила. Кокетка Меда охотно оставалась дома. Тихая послушная Нела неужели научится убивать? И Теор — ведь и он тоже, хотя мало кто это понимал, особенно он сам. Родиться бы ему в Регинии, не сыном рыцаря, сыном пастуха, и никогда не прикасаться к оружию. Да и сама Дельфина предпочла бы ловить рыбу и растить детей. Но на Островах не было иной судьбы, кроме рейдов и набегов. Может, надо было проиграть Посвящение, как Акора? Мысль не показалась кощунственной — видно, совсем с ума сошла.

Марк из Лантисии, регинец…

Смущение — вот что испытывала Дельфина, прикасаясь к нему. Неведомое прежде чувство. Месяцы на корабле с мужчинами не располагали к стыдливости, а ее лекарское искусство — тем более. Всех тэру она действительно считала братьями, даже Нана, от которого родила. Но Марк — он совсем другой…

“Я приглянулась ему”. Жрица отлично понимала, как он на нее смотрит. “Словно уже раздевает”. Если кто-нибудь и смотрел так раньше, она не замечала. Она легко могла бы сказать, что она сейчас для человека, успевшего проститься с жизнью в крушении. Дельфине самой было известно это сладостное чувство минувшей опасности, это торжество — жив! Значит, Море по колено, и нет запретного и невозможного, и саму жизнь хочется обнять за то, что продолжается. Так почему бы не обнять прелестную разбойницу, загадочное существо, женщину-врага? Все равно что чашу до дна за свою победу. Его Дельфина понимала — а себя? Отчего не спокойна, как вода, а тает, как масло на солнце?

— Удивительно, Морская Ведьма, что хвалю злейшего врага моей земли. Но я еще с виланского берега хотел тебе сказать: ты достойно сражалась.

Марк откуда-то появился у нее за спиной — с каких пор к ней, Выбранному Главарю, воину Островов, можно приблизиться незаметно? Дельфина не решилась обернуться и снова на него взглянуть, иначе выдала бы себя с головой. А, впрочем, со ста шагов можно было разглядеть, как она трепещет.

— С Бартом трое мужчин бы не справились, но ты не отступила перед ним. И победила.

Она растеряно, как девочка, спросила:

— Это… хорошо?

Куда, во имя Инве, ей было отступать тогда? Разбойница всегда признавала, что особой храбрости ей не дано. Барт, стало быть, — вот как звали громилу. Дельфина на всякий случай уточнила:

— Он ведь не был твоим другом? — и зачем-то стала оправдываться: — Он не оставил мне выбора…

На Острове Леса учили скрывать от врага слабость — сегодня она забыла все, чему учили. Саму себя забыла, будто околдованная. Регинец снова коснулся ее, покрыл ее лежащую на борту руку своей, словно имел на это право, и Дельфина не отпрянула — а значит, дала ему все права. Вот так в битве отступают и признают поражение — самое время просить пощады.

“Алтимар… о… Алтимар…”

Не ответит ей сегодня Море. Каждый мужчина, что коснется Жрицы, будет лишь воплощением бога — Тина, пока была молода, помнила эту мудрость и редко спала одна. Старухи не доискивались, служит ли она богу или услаждает себя. Но она-то не Тина. И Марк из Лантисии — кто угодно, но не Господин Морской в человеческом облике, не часть ритуала. Совсем не то, что Дельфина выбрала на всю жизнь. Как мало понадобилось ей, чтобы первый в жизни раз заглядеться на мужчину земного, из плоти и крови! Всего-то — человек, не похожий на тэру. И воля Мары. “Судьбу свою оставь себе”, — говорил ей когда-то Морской Господин. И бесполезно уверять себя, что это безумие.

Над Морем сомкнулась ночь.

— Когда корабль доберется до Островов?

— К рассвету, — ответила Дельфина, сидя рядом с ним. Она сама пришла на корму, а, значит, сдалась окончательно.

— А когда соберутся в Меркат?

— Когда скажет Совет.

— Каков на вид твой дом, Морская Ведьма? Я должен узнать его среди других, потому что меня туда пригласили.

Дэльфа, конечно. Нашла себе игрушку!

— Я не прогоню, — сказала Дельфина.

Это было все равно, что сказать “да”. В начале плаванья женщина подложила ему под голову свой плащ вместо подушки — плащу предстояло сослужить еще