Всякий раз, когда я останавливаюсь – а это происходит довольно часто, – странное чувство возвращается. Кто-то наблюдает за мной. Этот взгляд не враждебный, однако и не дружественный. Скорее, настороженный. Одно дикое животное наблюдает за другим.

К закату я замечаю вдали огни каравана. Кочевники остановились на привал. Мне хочется забиться куда-нибудь в угол и выждать, пока не заживут раны, но ветер буквально толкает меня в центр лагеря. Я останавливаюсь у кибитки Мамы Рилы и едва не валюсь на землю.

– Элиас! – Лайя роняет горшок и бежит ко мне. – Где ты был… да у тебя кровь!

– Л-ловец Душ, – поправляю я.

Она бросает на меня сердитый взгляд, потом обнимает, и у меня подгибаются ноги.

– Извини… – бормочу я. – Слишком… слишком тяжелый…

– Когда тебя отравили, я целую неделю стягивала тебя с лошади, а потом снова на нее затаскивала, – напоминает она. – А доспехи у тебя тогда были тяжелее. Шан!

Появляется мой молочный брат с двумя мужчинами племени Саиф. Через несколько минут я уже лежу на кровати в кибитке Мамы, Афия, Мама и Шан склонились надо мной.

Лайя исчезает, но вскоре возвращается с черным мешком. Она выпроваживает остальных из кибитки, стаскивает с меня кожаные доспехи, рубаху и морщится при виде ран.

У меня на языке вертится шутка – насчет того, как она снимала с меня рубашку. Но я молчу и непроизвольно дергаюсь, когда она прикладывает лапчатку к ранам от глефы Амбер.

– Кто это сделал? – сквозь зубы шипит она. Я готов побиться об заклад: если бы сейчас в кибитке появилась Амбер, огненной женщине пришел бы конец. – И почему Маут не защитил тебя?

– Не знаю. – О небо, как же кружится голова. – Его магия слабеет…

– Дело в тебе? – На мгновение наши взгляды встречаются. – Потому что ты начинаешь вспоминать, кем ты был?

Я отрицательно качаю головой.

– Он сам слабеет. Маут. Мне необходимо поговорить с залдарами… Афия…

– Тебе необходимо полежать спокойно. Раны глубокие, Элиас. Мне придется зашивать.

Она упорно называет меня этим именем, но я не спорю. У меня просто не осталось на это сил, а кроме того, то, что я должен сказать, гораздо важнее.

– В Таиб идти нельзя, – говорю я. – Керис отправила основную часть армии на захват Нура.

– Афия и другие залдары уже отдали приказ эвакуировать Таиб, – говорит Лайя. – Мы отправим в Нур Джибрана – он предупредит. Далеко ее армия?

– Пока еще достаточно далеко, можем успеть. Но нам необходимо немедленно отправляться в путь. Бросить… кибитки… – Язык еле ворочается во рту. – Взять только самое необходимое… Просто… зашей мне раны побыстрее, и я отдам приказ.

– Отдать приказ может кто-нибудь другой. Почему это всегда должен быть ты! Как глупо с твоей стороны было уходить одному!

– Пришлось, – бормочу я. – Больше некому было. Лайя, нельзя допустить, чтобы Нур пал. – Я хватаю ее руку и шепчу, уже не отдавая отчета своим словам: – Если Нур падет, он откроет двери, и Море хлынет сюда…

Скрипит дверь, и появляется Шан.

– Извините. – Он тоже хмурится при виде моих ран. – Но тут кое-кто хочет его видеть…

– Посмотри на него. – Лайя поднимается, с воинственным видом уперев руки в бока, и Шан пятится. – Ни с кем он не будет разговаривать.

– Пусти меня, – ворчу я, но девушка толкает меня на кровать. Ее командирский тон меня злит и одновременно забавляет.

– А ты молчи! – сверкнув глазами, сердито восклицает она и оборачивается к двери. Но вместо Шана в проеме застыл странный текучий силуэт. Роуэн Голдгэйл.

– Ты… Как ты нашел меня?

– Нашел тебя? – Ифрит смеется, и этот звук напоминает мне шорох движущейся дюны. – Это я принес тебя сюда, Бану аль-Маут. Неужели ты не почувствовал, что это был ветер пустыни?

А я-то думал, что это собственное чутье привело меня обратно в лагерь.

– Зачем ты пришел? Ты хочешь нам помочь?

– Я пришел потому, что ты нуждаешься в ифритах, Бану аль-Маут, – говорит он.

Я различаю на улице, за спиной Роуэна, такие же нечеткие фигуры. Одна из них словно состоит из воды. Я узнаю Силада, повелителя морских ифритов. Еще один ифрит бурлит, как смерч.

– А мы нуждаемся в тебе, – продолжает Роуэн. – Нравится тебе это или нет, но пришло время заключить союз.

Только к вечеру я набираюсь смелости для того, чтобы заговорить с Харпером, но нигде не могу его найти. Час проходит в бесплодных поисках. Наконец солдат Черной Гвардии сообщает мне, что Харпер в банях, в подвале дворца.

Преодолев дюжину бесконечных переходов и спустившись по трем лестницам, я подхожу к простой деревянной двери, которую можно принять за вход в чулан. Кирпичная кладка, видимо, сохранилась со времен Империи Книжников. Это одно из немногих мест во дворце, не загаженных карконами – скорее всего, потому, что они не особенно любят мыться.

В коридоре никого нет, голубые факелы дают тусклый свет. В конце коридора прорублено маленькое окошко. Я вижу, что наступила ночь.

«Это просто дверь, Сорокопут. Открой ее и войди. Скорее всего, его там нет. Примешь ванну и уйдешь».

Но я не могу заставить себя войти. Я расхаживаю взад-вперед под дверью. Вот если бы Лайя была здесь, а не со своими чертовыми племенами, она дала бы мне ценный совет. Если бы сейчас рядом оказался Фарис. Он был бы в полном восторге и точно нашел бы слова, чтобы укрепить мой дух – как перед битвой.

Сейчас я сожалею о том, что у меня так мало было любовников. Моим первым мужчиной был молодой торговец, я познакомилась с ним на маскараде в Навиуме, когда была в увольнении. Он был очень красивым, обаятельным, опытным. Я тогда надела поверх серебристой маски другую, из красивой ткани, и всю ночь не снимала ее. Вторым был Деметриус. Наша связь началась за год до выпуска и продолжалась недолго. Я сразу поняла, что этого не следовало делать. Мы расстались плохо. Ему был нужен покой. Мне – Элиас. Вместо этого мы бросились в объятия друг друга. Мы встречались несколько недель, потом я оставила его.

Но эти мужчины были мне безразличны. К Харперу я отношусь иначе.

«Признайся уже себе в этом, трусиха, – говорю я себе. – Относишься? Ты любишь Харпера».

Я всегда боялась этого слова. Больше, чем карконов, больше, чем Керис или джиннов. Но сейчас, мысленно произнося это слово, я чувствую себя свободной. Словно лопаются путы, мешавшие мне двигаться, и я снова могу дышать полной грудью.

«Давай, Сорокопут».

Я открываю дверь бани и вижу Харпера. На нем нет ничего, кроме полотенца вокруг бедер, другим он вытирает волосы. Его смуглая кожа блестит, и я слежу взглядом за каплей воды, которая стекает на его широкие плечи, по груди, по твердому животу.