– Зато во мне кипит такая жизнь, что я уже не знаю, как вытряхнуть ее из себя. Может, спросить у домографа?

Сколько лет прошло, а безлюдь все так же угрожал доносом, если хотел призвать своего лютена к порядку. Раньше Дарт воспринимал это всерьез, а теперь дешевые уловки не трогали его. Он вырос из этого страха, как ребенок, который повзрослел и перестал бояться темноты.

– Хочешь пожаловаться? Что ж, давай. Я сознаюсь во всем и отправлюсь на виселицу. А ты останешься, свободный и неприкасаемый.

Дарт повернулся, чтобы уйти. Безлюдь, пытаясь исправить свою оплошность, зарокотал вослед:

– Куда это ты? Постой. Я погорячился. Мне… крышу солнцем напекло. Я…

Дарт захлопнул дверь, не желая слушать глупые оправдания, и заковылял прочь.

За сутки пострадавшая нога разболелась сильнее, а он так и не нашел возможности заглянуть к Бильяне за каким-нибудь снадобьем. Ограничился тем, что прижег рану спиртом и кое-как перевязал.

Повздорив с безлюдем, Дарт вышел во двор, чтобы не слушать недовольную трескотню стен и завывания под потолком.

Лето уже перевалило за середину. Ночной воздух становился свежее и прозрачнее, а небо все больше наполнялось звездами. Они сверкали ярче, зрели и росли, чтобы в конце сезона просыпаться на землю, точно перезревшие сливы в саду. «Время урожая» – так Бильяна называла звездопады на исходе лета и выставляла из оранжереи плетеные корзины. Наутро она обнаруживала их пустыми, но традицию не нарушала. «Некоторым вещам достаточно просто быть», – часто приговаривала Бильяна. И Дарт верил. Не в урожай звезд, конечно, а в то, что в жизни всегда есть место необъяснимому, бессмысленному, пожимающему плечами в ответ на вопрос «зачем?».

Вот и сейчас он не задумывался, зачем растянулся на прохладной траве, вместо того чтобы лечь в постель. Тело казалось тяжелым, будто отлитым из свинца – такое не поднимешь, не донесешь на ватных ногах до спальни. Рядом с ним за компанию устроился Бо, уткнувшись носом в бок Дарта. Щекотно, но уютно и не так одиноко. После безумного дня это ощущение казалось каким-то иллюзорным, ненастоящим. Они так и лежали нос-к-боку, бок-к-носу, пока в ночной тишине не задребезжал автомобиль. Бо тут же навострил уши, но лаять не стал. Знал, подлец, что приехал «свой человек», который иногда мог расщедриться на пару сытных косточек. В тот миг Дарт тоже почувствовал себя псом в ожидании лакомства, потому что Дес обещал привезти еду.

Принимать помощь друга каждый раз было неловко, но с жалованьем в несколько монет иначе не протянуть. Дарт не просил еду для себя – обходился чем придется, но теперь, когда в его доме поселились гости, всерьез задумался, как их прокормить.

Дес всегда помогал безвозмездно, с азартом и давал больше, чем у него просили. Вот и сейчас притащил целый мешок с мясом, овощами и крупами, а затем принялся выкладывать их на кухонный стол, сопровождая нелепыми комментариями.

– По дороге заглянул к Бильяне. Попросил что-нибудь для заживления ран от ржавых гвоздей. – Дес торжественно водрузил на стол склянку с мазью.

– Можешь не изображать заботливого друга, – подколол его Дарт. – Ты ездил не за этим.

Он кивнул на карман его кожаного жилета, откуда торчали три аптекарских пузырька с медовым бальзамом. Если бы Бильяна брала за них деньги, то на бурной жизни Деса уже заработала бы целое состояние. Он всегда таскал их с собой на случай внезапной интрижки с какой-нибудь миловидной блондинкой, на которых обычно западал.

– Откуда это осуждение в твоих глазах? – издевательски хмыкнул Дес. – Ты ревнуешь или завидуешь?

– Чармэйн с тобой только заговорила, а ты уже на что-то рассчитываешь.

– Хватит ворчать, как старый дед. И вылечись, наконец, пока я не привык называть тебя хромоногим.

Если бы от дружеской поддержки зависела жизнь, Дес стал бы главным душегубом.

– Ты узнал, как связаться с Делмаром? – спросил Дарт, чтобы сменить тему.

Пока Плавучая почта приостановила доставку писем, он искал иные способы отправить в столицу послание для Флори.

Дес картинно закатил глаза.

– Еще утром передал письмо через знакомого торговца.

– Спасибо.

– Ага.

Дарт продолжил молча раскладывать продукты по местам, Дес – наблюдать. За пару минут он разглядел нечто такое, что заставило его сказать:

– Ты просто устал, дружище. Отдохни немного. И обмажься этой мазью с головы до ног. Выглядишь как сплошная открытая рана. Смотреть тошно.

Долго уговаривать его не пришлось. Последние недели выдались сложными: либо вообще без сна, либо в болезненной отключке, сменяемой головной болью от сонной одури. Забрав с собой склянку с лечебной мазью, Дарт поплелся в спальню и вскоре завалился на постель, благоухая соломой и пряностями. Тело обрело приятную легкость, а веки, наоборот, отяжелели. Он погрузился в крепкий сон, а очнулся от нарастающего рокота, исходящего от стен. Безлюдя что-то беспокоило.

Подскочив, Дарт наскоро натянул штаны и вылетел в коридор. Он зашагал мимо закрытых дверей, прислушиваясь и пытаясь определить, в какой из комнат находится источник раздражения. Оно усиливалось у лестницы и переходило в дрожь. Картины и рамы шевелились, будто живые. Недоумевая, Дарт глянул вниз и обомлел.

Посреди холла стояла Флориана. Полоса утреннего света пролегла как раз под ее босыми ступнями. Обувь она держала в руках, словно кралась на цыпочках, и казалась ненастоящей, призрачной и слишком прекрасной, чтобы сбыться.

– Проклятие, – пробормотал Дарт. Он либо сошел с ума, либо видит сон. Чтобы проснуться, он до боли прикусил губу; перестарался и почувствовал металлический привкус крови на языке. А его наваждение никуда не делось и, более того, обрело способность говорить.

– Я не сон и не проклятие.

Позабыв о хромоте, Дарт рванул вниз с такой скоростью, что не почувствовал под ногами ступеней. Казалось, ему хватило одного прыжка в одну секунду – и вот он уже рядом, стоит на той же полоске света, что и она, обнимает ее, вдыхает запах ее волос.

– Я приехала, как только смогла.

– Офелия в порядке, – едва выговорил он, пытаясь выдумать более подходящие слова, после которых будет уместен поцелуй. «Я скучал», «Я рад, что ты вернулась», «Я…» – мысль прервалась.

– Знаю. Дес все рассказал. Спасибо, что заботишься о ней.

Едва касаясь, руки Флори – осторожные, дрожащие, невесомые – легли ему на плечи. Дарт почувствовал, как пол затрясло, но не смог понять: ему мерещится или безлюдь просто злится.

Она отстранилась – и вдруг стала какой-то… чужой. Внешне это выражалось лишь в россыпи веснушек на лице и побронзовевшей под южным солнцем коже. Но вместе с тем движения ее стали резче и нервознее, а голос