выходило, только вновь оживало то волнение, ощущение хрупких плеч Сэнгавы, ее взгляд в сумрачном зеркале. Дальше этого мысль не шла.

Я плеснула виски в стакан и выпила. Было невкусно, и каждый глоток обжигал горло. И все же не прошло и двадцати минут, как в бутылке осталось меньше половины. Выключив свет, я залезла под одеяло. Но заснуть не смогла — щеки, руки и ноги пылали огнем. Понимая, что это еще больше отдалит меня от сна, я все равно взяла телефон и полезла в интернет. Пролистав новые посты в блоге о бесплодии, который обычно читала с компьютера, я перешла оттуда по ссылке в другой блог и прочитала ветку за веткой все бессмысленные комментарии, которые там были — от женщин, которые сейчас лечатся, которые уже отчаялись, которые вообще не в теме. Анонимные, бестактные, горькие, сочувственные, глумливые, яростные, исполненные жалости к другим и к себе. Чем дальше я читала, тем меньше мне хотелось спать. В висках пульсировала боль. В груди нарастала черная тяжесть.

Что бы ни писали эти женщины, сколько бы ни выплескивали в сеть свою боль и печаль, на самом деле они счастливые. Клиники предлагают им лечение и заботу. У них есть варианты. Способы приблизиться к цели. Их, этих женщин, признает общество. Публикации в интернете, книги — все рассчитано на тех, у кого есть пара. Но каково тому, у кого пары нет и не предвидится? У кого, по вашему мнению, нет права заводить детей? Неужели одно только отсутствие партнера в купе с невозможностью заняться сексом вот так вот просто лишает человека этого права?

Мне захотелось, чтобы ни у кого из них ничего не получилось. Чтобы никакие вложенные деньги и потраченное время не помогли им добиться желаемого. Пусть им будет плохо. В конце концов, они могут утешить себя тем, что сделали все, что могли. Пускай скандалят, пускай обвиняют друг друга, пускай это разрушит всю их жизнь — мне плевать. Они попробовали, у них была возможность. Они даже не представляют, какое это счастье. Какая это удача.

Я потерла лицо кулаками. Поднялась на ноги, допила остатки виски. Потом снова улеглась, взяла телефон и продолжила чтение. Я не моргая вглядывалась в экран, и от его резкого света глаза заволакивали горячие слезы. Но я не могла от него оторваться. Голова словно превратилась в пустой чайник, плавящийся на включенной плите. В ушах стучал молот. Грудь сдавило, тело горело огнем. Мне уже все равно, будь что будет, думала я, размазывая слезы по лицу, когда тренькнул сигнал и на экране появилось уведомление. Имейл от Айдзавы.

Это был ответ на мое письмо недельной давности. Айдзава сообщал, что в конце апреля у них намечается еще одно мероприятие, немного поменьше масштабом, и приглашал меня прийти, если будет желание. И добавил в постскриптуме: «Уже совсем скоро дочитаю».

Я начала набирать ответ. Судя по всему, я была совершенно пьяная: то и дело нажимала не на ту кнопку, и на экране появлялись совсем другие слова. Пытаясь исправить очередную ошибку, я напряженно всматривалась в текст или даже зачитывала его вслух, и от этого алкоголь будто еще глубже проникал в клетки моего тела. Голова кружилась, в ней раздувались обрывки мыслей, и вместе с ними росла моя уверенность в том, что сколько бы я ни выпила, но уж имейл-то смогу написать. В итоге текст сообщения у меня вышел просто кошмарный.

Здравствуйте, простите, но на апрельское мероприятие я не пойду. Потому что уже понятно, что там будет. Там всегда одно и то же. Я не могу поставить себя на место ребенка донора, вы наверное понимаете, я могу только смотреть со стороны. Но вот например я хотела спросить — а что если бы вам не врали, а сразу все рассказали? Если бы мама уверенно, без всяких стеснений рассказала бы вам об этом. Вы думаете, если у человека нет партнера, то у него нет права встретиться со своим ребенком? Думаете это его вина? Меня не волнуют семейные ценности, которые вы все критикуете, и престиж. И то, что я хочу ребенка, это тоже не так. Иметь ребенка, хотеть ребенка — нет, не то. Я хочу встретиться с ним, увидеть его, узнать, как это жить вместе с ним. Но я вот говорю, что хочу с ним встретиться, а на самом деле еще ничего о нем не знаю. В общем, в апреле я не пойду. Над тем что хотела у вас спросить, подумаю сама. Спасибо за общение, хоть и недолгое. Прощайте.

Даже не перечитав, я нажала кнопку «Отправить» и бросила телефон в самый темный угол комнаты. Потом с головой накрылась одеялом и зажмурилась. Надо мной нависла мощная черная волна и в следующий миг разделилась на множество мелких волн, которые завертелись у меня перед глазами, складываясь в неуловимый узор. А потом мне приснилась бабушка Коми. Как она сидит на полу, подтянув к себе колени, а я сижу рядом и потягиваю ячменный чай. Квартира — та, старая, недалеко от порта. Прислонившись к старой черной балке, мы разговариваем и смеемся. Бабушка, какие у тебя огромные колени! Ты на свои посмотри, Нацу, коленями ты в меня пошла. Ой, и правда здоровенные! Я вообще похожа больше на тебя, чем на маму, с самого рождения, мама всегда так говорит. Серьезно? Ну, я рада! Слушай, бабушка, но ведь все люди умирают — получается, и ты когда-нибудь умрешь? Когда-нибудь — да, но… Ты что, плачешь? Не плачь, Нацу. Это еще нескоро… Ну же, улыбнись! Не беспокойся, даже когда я умру, я буду посылать тебе знаки. Правда? Правда. А какие знаки? Сейчас пока не знаю, но я непременно приду тебя навестить. Приду и скажу: «Привет, моя милая Нацу!» То есть ты станешь привидением? Может, и так. Хорошо, бабушка, можешь быть привидением, только не слишком страшным, ладно? Обещай, что ты придешь, обязательно придешь… А я обещаю, что сразу узнаю тебя, кем бы ты ни стала: птичкой, листиком, ветерком или гулом электричества. Неважно, в каком виде, ты только приходи, не забудь! Конечно, приду, мое солнышко. Ну смотри, бабуль, ты обещала! Я всегда, всегда-всегда буду тебя ждать.

— Еще раз простите меня, пожалуйста…

— Ничего, все в порядке… — заверил Айдзава.

— Я тогда страшно напилась, — заново принялась объяснять я.

Даже теперь, спустя целую неделю, оставалось ощущение, будто алкоголь из моей