— Ну, только это была обычная комната. — Айдзава почесал нос указательным пальцем. — Бабушка была в тандзэне[18] поверх толстовки. Остальные, по-моему, в рабочих комбинезонах.

— Простите, перебрала со стереотипами…

— Ничего, — засмеялся Айдзава. — А дом действительно большой: деревня, места много.

— Насколько большой?

— Как бы сказать. Одноэтажный, но он просторный. Даже излишне просторный. А от ворот до входа — плодовый сад, плюс еще садик в японском стиле…

— Ого!

— В деревне и не такое бывает. Но комнат, которые действительно используются, там не так много. Комната, о которой я говорю, это что-то вроде гостиной, где мы обычно проводили время.

Я попыталась представить «излишне просторный» одноэтажный дом с плодовым садом и садиком в японском стиле, но без особого успеха.

— В общем, мы с бабушкой стали разговаривать. Я объяснил мамину ситуацию и сказал, что им обеим будет лучше, если они будут поменьше общаться. Уговаривал бабушку не возражать: пусть мама поживет в Токио. Это не насовсем: она будет приезжать на выходные, заниматься домашними делами, закупать на неделю продукты и все такое. Если этого мало, мы могли бы нанять домработницу. Конечно, за наш счет.

— Хорошая идея! — Я щелкнула пальцами от азарта. — А она что?

— Послала меня сами знаете куда. Папина семья столько лет заботилась о маме! А мама отхватила столько денег по завещанию, что теперь обязана сидеть в этом доме безвылазно и ухаживать за свекровью до самой смерти, тут бабушка не собиралась уступать.

— Там что, правда была такая огромная сумма? — сорвался у меня с языка нетактичный вопрос.

— Я это знаю по словам бабушки, так что не уверен, можно ли на сто процентов верить, но похоже, что немаленькая.

— Сто… сто миллионов, например? — решилась уточнить я.

— Ну, примерно… — Айдзава сдвинул брови и задумался. — На самом деле, наверное, побольше. Раза в два.

Я молча отпила воды из стакана.

— Но это включая стоимость земли и недвижимости. Так что это не значит, что мама может воспользоваться всей суммой. А еще и налоги. К тому же мама никогда не работала, и все расходы на жизнь, на меня тоже шли из этих денег. Поэтому, думаю, там уже почти ничего не осталось.

— Хм… но у вашей бабушки же, наверное, денег еще хватает. Если ей нужен уход, почему бы не нанять для нее профессиональных помощников? Мне кажется, в таких вещах с чужими людьми легче и удобнее.

— Я маме так и сказал еще в самом начале. Но она говорит, это невозможно. Для бабушки это дело принципа.

— Дело принципа?

— Да. Понимаете, бабушке тоже пришлось через все это пройти. Она принесла себя в жертву ради семьи, много лет ухаживала за свекровью, и теперь это ее главный повод для гордости и одновременно для ненависти. Ее бесит сама мысль о том, что в отличие от нее мама может обрести свободу.

— Вот оно как…

— Потом она начала называть конкретные суммы, рассказывать, какой никудышной женой для ее сына была моя мама… Стала оскорблять ее, потом перешла на меня. Я действительно бабушку никогда не любил, чувствовал себя с ней неуютно. Но мне все равно было ее жалко. Потерять сына — это очень тяжело. Наверняка у нее тоже, как и у всех людей, есть своя боль и печаль, которую другим не понять. Да, мы с ней не сошлись характерами, но я все равно остаюсь ее внуком, и в том, что мы связаны семейными узами, должен быть какой-то высший смысл для нас обоих. — Айдзава вздохнул: — И я попытался донести это до нее. А она говорит: «Ты мне не внук». Совершенно обыденным тоном. Я сначала подумал, что это она от обиды, и говорю: «Я знаю, ты сейчас расстроена, давай остынем и нормально все обсудим». А она мне на это: «Ты мне правда не внук. Мой сын тебе не отец. Ты не принадлежишь к нашему роду».

Я кивнула.

— А следовательно, я не имею никакого права влезать в их семейные дела и вообще я ей никто. По ее тону было понятно, что она не шутит. Я попытался добиться объяснений, но она меня прогнала, сказав, чтобы все вопросы я задал своей матери. Я не помню, как добрался до Токио.

Айдзава снова посмотрел в окно и потер пальцами веки. На пробор в его волосах падали мягкие лучи зимнего послеполуденного солнца.

— А что сказала ваша мама? — спросила я.

— Да, мама… Вернувшись в Токио, я сначала зашел к себе домой, постарался как мог успокоиться, а потом уже поехал к ней. Открываю дверь квартиры и вижу, что мама лежит на полу, посреди единственной комнаты.

— Прямо на полу?

— Ну да. Не знаю почему. Она лежала на боку, спиной ко мне. Прямо на полу, кремовом, ничем не укрывшись. Я решил, что она спит, и окликнул ее, раз, другой, третий. Наконец она отозвалась. Я не знал, с чего начать, и только сказал: «Я съездил туда». Но мама все так же молча лежала на полу, никакой реакции. И тогда… Сейчас я вообще не понимаю, почему не дождался более подходящего момента. Мозг у меня включился уже после того, как с языка сорвалось: «Бабушка сказала, мой отец мне не отец. Это правда?»

— Вы так и спросили об этом, стоя возле двери?

— Да, — кивнул Айдзава. — Теперь жалею, надо было поговорить в другой обстановке. Чтобы хотя бы видеть мамины глаза.

— А что мама?

— Она долго молчала. Уж не знаю, сколько длилось ее молчание, но все это время я стоял и смотрел ей в спину. В конце концов она медленно села на полу и сказала: «Да, правда». А потом добавила: «Это было так давно. Чего ворошить прошлое?»

На этом месте Айдзава умолк, и мы оба потупились, разглядывая каждый свою чашку.

— А что дальше? — спросила я.

— Дальше я не помню, как открыл дверь, вышел из квартиры и отправился наматывать круги по окрестностям. Я осознавал, что в моей жизни произошло что-то ужасное, и в то же время находился в полной прострации. Чувствовал, что мне надо о чем-то подумать, но не знал, о чем именно. Такое чувство, как будто у меня внутри засел инородный предмет. Будто меня заставили его проглотить, и теперь он застрял у меня под ложечкой и с каждой секундой становится все тверже и тяжелее. В груди давило, я задыхался. И одновременно было странное чувство, словно все это происходит не со мной.

В общем, я просто шагал по улице. Доходил до угла, поворачивал направо,