на следующем углу опять направо и так далее. По пути купил бутылку воды. Потом увидел парк, сел там на скамейку и долго рассматривал свои ладони под светом фонаря.

— Ладони? — переспросила я.

— Да, я знаю, это всего лишь обычные ладони… сколько на них ни смотри, ничего интересного не разглядишь. Но, наверное, на тот момент это оказалось единственным, на что я был способен. У меня в голове снова и снова всплывали слова бабушки: «Ты не принадлежишь к нашему роду». Конечно, о донорстве спермы я тогда не знал, даже не слышал ни о чем подобном, поэтому допускал, что я внебрачный ребенок. Или, может быть, меня усыновили. Но в голове это не укладывалось. Вот я и сидел, уставившись на свои ладони, как дурак. На них были складки и жилы, были пальцы — по пять штук на каждой. А еще суставы, подушечки пальцев. Какая странная форма у человеческих ладоней, подумал я. И только тогда вспомнил об отце.

Я кивнула.

— Отец… Поразительно, но при всем том он меня очень любил. В молодости ему удалили грыжу. Лапароскопии тогда не знали, сделали разрез со спины, и операция прошла не очень удачно. К счастью, денег у родителей отца хватало, поэтому на работу ему выходить не пришлось. Бабушка обожала своего единственного сына и решила, что лучше ему заниматься садом или мелким ремонтом. Поэтому отец всегда был дома. Когда я возвращался из школы, он с искренней радостью встречал меня, подробно расспрашивал, как прошел день. И сам тоже рассказывал мне много интересного.

Однажды отец признался мне, что пишет книгу. У него в комнате вообще было много книг — не только на полках, а повсюду. Мне казалось, что он только и делает, что читает книги. И еще я помню, как он до поздней ночи что-то писал, низко-низко наклонившись над столом. Если я тянулся к его книжным полкам и начинал читать названия на корешках, отец вставал со мной рядом, снимал с полок одну книгу за другой и рассказывал, о чем они. Например, эта — самая подробная в мире книга о китах, эта — история об одной семье, богах и правосудии: на протяжении четырех дней происходит полная неразбериха, но очень интересно. Рассказывая, отец перелистывал страницы книг, и мне запомнились его руки. Пальцы были очень белые — наверное, из-за того, что отец редко бывал на улице, но ладони покрывали красноватые пятна, а с тыльной стороны кожа то и дело шелушилась. Ногти веерообразной формы. Руки… Уж не знаю, правда ли они были крупными или мне только так казалось, но я запомнил их толстыми, словно из теста. И теперь я сидел на скамейке, рассматривал свои ладони и думал, что в них нет ничего от моего отца.

Айдзава снова уставился было в окно, но вдруг точно смутился и посмотрел на меня, тряхнув головой.

— Что-то я все о себе и о себе. Как же так получилось? Я ведь пришел, наоборот, чтобы вас выслушать. Откуда вообще вылезла тема моего отца?

— Вы сказали, вам интересно, как пишут книги, и заговорили о нем, — засмеялась я, ободряюще кивая ему.

— Точно. — Айдзава тоже рассмеялся. — В конце концов мне так и не довелось узнать, что именно писал мой отец.

— После него ничего не осталось?

— Я все перерыл, но не нашел. Один раз отец показал мне стопку тетрадок и сказал, что это и есть книга, которую он пишет. Потом я перерыл весь его кабинет — ничего. Не знаю, как все было на самом деле… Может, он только говорил, что пишет. Но думаю, действительно любил и читать книги, и писать свое. А потом инфаркт, и все. Мы так и не успели об этом нормально поговорить, — сказал Айдзава. — Поэтому мне в некотором роде интересны люди, которые пишут. Любопытно, о чем такие люди думают. Но все-таки… То, что вы писатель, это не повод грузить вас историей моего отца, который не имеет к вам никакого отношения. Простите меня.

— Нет, все хорошо. — Я покачала головой. — А что было потом? Вы вернулись к маме?

— Вернулся, — помолчав, ответил Айдзава. — Я все еще не знал, что и думать, да и не мог же я сидеть на скамейке в парке вечно. Так что я вернулся. Мама смотрела телевизор, и некоторое время я стоял и смотрел его вместе с ней, привалившись к стене. Потом начал понемногу рассказывать ей новости из Тотиги. О том, что в саду засохла хурма, о самочувствии бабушки, о тех людях, которые мне вроде как родственники, но я их увидел впервые в жизни. Сначала мама только молчала и слушала, но в какой-то момент произнесла: «Это твоя бабушка меня заставила».

— Сделать AID?

— Да, — кивнул Айдзава. — Она сказала, что много лет не могла забеременеть от отца и что бабушка постоянно ее упрекала. Времена были другие… Хотя и сейчас не то чтобы многое изменилось. Но тогда о мужском бесплодии вообще никто не заговаривал. Все считали, что если у пары не получается зачать ребенка, то проблема в женщине. Поэтому маме пришлось несладко. Она призналась, что ее чуть ли не каждый день прилюдно оскорбляли, насмехались над ней, будто она бракованный товар. Наконец бабушка велела ей поехать в специализированную клинику в Токио и выяснить, что с ее организмом не так, пока не стало совсем поздно. И если окажется, что она вообще не может иметь детей, то придется задуматься о разводе. Когда мама позвонила в эту клинику, ей сказали, чтобы она приезжала с мужем, потому что обследоваться надо обоим. В итоге оказалось, что проблема в ее муже. У него обнаружили азооспермию — полное отсутствие сперматозоидов.

— И как отреагировала бабушка? — спросила я.

— Мама говорит, сначала у бабушки был такой шок, что она рта не могла открыть. Потом немного отошла и заорала, что это наверняка какая-то ошибка и чтобы они тут же ехали в другую клинику на повторное обследование. Но и в другой клинике результат был тот же. Бабушка строго-настрого запретила маме об этом рассказывать. А однажды… Наша семья сдавала земельные участки большим компаниям, жертвовала деньги политикам и все такое — видимо, по этим связям бабушке и порекомендовали клинику, которая занимается донорством спермы. Бабушка потребовала, чтобы мама поехала туда и сделала эту процедуру. Отец с мамой подчинились, стали ездить в эту клинику, и где-то через год мама забеременела. После этого она стала наблюдаться в женской консультации поблизости, а бабушка принялась таскать маму с собой по