брат, где же твоя сторона и с кем ты.

Постучался и вошел сержант Тимофеев, Тимоха.

— Тащ подполковник, привезли.

Сказал и быстро вышел.

Хмель в голове Вязенкина развеялся; выпил горячего, избавился от сухости во рту. «Забыл спросить, ради чего пришел, — подумал Вязенкин, вливая в рот последние капли остывшей заварки. — Надо завязывать бухать. Надо…»

Макогонов убрал в сейф тетрадь с корявыми строчками.

— Что ж, пойдем, я тебе покажу, как нужно любить родину.

— В город? Не, я сегодня не в форме.

Макогонов странно так посмотрел.

Он мог отказаться, ничего бы не изменилось в их отношениях с Макогоновым.

Но Вязенкин согласился смотреть: от мысли, что он наконец-то станет свидетелем настоящего убийства, закипела в жилах кровь. Они шли к месту. Вязенкин по пути ткнул кулаком в «грушу». Да неловко — кулак не дожал, кисть не довернул — кожицу стесал на костяшках. Солдат по прозвищу Слоненок вынырнул из палатки, прошмыгнул мимо Макогонова. Вязенкин сунул кулак в рот, лижет костяшки. Солено. Они вышли на улицу и пошли через плац, потом свернули за склад вооружения, мимо сортира из сосновой доски.

За автопарком вошли внутрь одноэтажного строения с выбитыми оконными рамами.

В дальнем от Вязенкина углу бьется огонь: из газовой горелки с шипением вырывается оранжевое в языках пламя. Двое солдат в масках, расставив широко ноги, стоят у огня на изготовку; рыжие клинки обнажены. Вязенкин был в бушлате и маске, как все вокруг. Его толкнули в плечо. Вязенкин замешкался и потерял Макогонова. Маски, маски, маски. Знакомые фигуры. Ага! Вон, Тимоха. Паша Аликбаров сопит сбоку. Глаза привыкли к полумраку. Теперь он мог хорошенько рассмотреть все вокруг — хотелось запомнить детали.

Ему мешали руки; он сунул их в карманы. Мокры ладони. Тогда он достал сигарету и закурил. Зачем он здесь? Ради чего?.. Ведь ему нужно думать о стилистике речи, уметь сосредоточиваться, развивать память. Память, память… Он облизал сбитые костяшки, кровь не останавливалась, закурил вторую сигарету. Сзади шаги. Громче, ближе, еще ближе. Вязенкин прижался к стене, получилось, что как бы спрятался за широкую спину пулеметчика Паши Аликбарова.

Двое солдат втащили в помещение человека и бросили на бетонный пол. На голове пленника до рта был натянут целлофановый мешок, обмотанный по глазам и носу скотчем. При каждом вдохе и выдохе шелестел целофан. «Водка, пластиковый стакан, Песту штаны облил. Черте что в голове». — Вязенкин боялся думать. Ему казалось, что все знают, что это он — даже в маске его должны узнать и посмеятся над ним, над его мыслями, что как он боится предстоящего, жмется и ссыт… Ему нестерпимо захотелось в туалет. Солено во рту, сочится из кулака на язык.

У пленника связанны вперед руки. Он то поджимал под себя, то вытягивал голые грязные ноги. Поверх на сырое голое тело накинута куртка. Человек сжимался в комок, вдруг начинал тереть себя в промежности — так тереть, словно грызли его вши. Прикрывал руками голое немощное между ног. Так и сидел. Вдруг закашлялся. К нему шагнул Тимоха, ударил коротко без замаха.

— М-мых, — охнул пленник и завалился на бок.

Вязенкин смотрел все сильнее и сильнее, смотрел во все глаза. Зашевелились солдаты у пламени, хищно блестнули обнаженные клинки. Макогонов тоже в маске. Он присел перед пленником на корточки.

— Ты афганец, да, афганец? — спросил Макогонов.

Пленник трет между ног. Подобрал колени к подбородку и ответил хриплым, но не дрожащим голосом:

— Афганэц.

— Где воевал? Награды есть?

— Газни… гарнизон… Награды эст. Как это, медаль от дружественного ауганского народа.

— Боевые имеешь?

— Болшэ нэт. Потом здесь уайна началса… Ингушетия с Осэтия уаевал, потом Чечня.

Пленник назвал свою афганскую часть, воинское звание и должность.

— Кто был твой последний командир здесь, в Грозном? — снова спросил Макогонов.

— Я все сказал, честно сказал. Доку… Доку был. Доку солдат. Я солдат. Ваших не казнил. Я солдат, солдат…

В голове у Вязенкина: «я солдат, я солдат, я солдат». Стук-стук по мозгам. «Разве это допрос, — думал Вязенкин. — Почему пленник не таится, не просит пощады? Что это значит? Его должны пощадить, простить, отпустить на волю? Его должны просто убить. Зарежут? Я никогда не видел, как отрезают голову живьем, только на видеозаписи».

Макогонов поднялся и произнес:

— Все верно. Уйдешь через пулю. Это все, да, все.

«Честно и благородно, — зло подумал Вязенкин. — Разве можно на войне играть в благородство?»

Тимоха появился неожиданно, выбрался из-за солдатских спин, в вытянутой руке держал щенка. Щенок извивался, рычал, пытался вцепиться зубами в руку.

Макогонов достал пистолет.

Тимоха присел на корточки и стал тыкать щенка носом в пленника.

— Нюхай, Жиган, запоминай. Дух, дух это. Куси его, ну. Запоминай душатину.

Тимоха опустил щенка на землю, носком ботинка принялся подпинывать того в зад. Щенок был круглый, неуклюжий месяцев шесть от роду. Он отскочил назад, злобно заворчал, но вдруг жалобно заскулил и, расставив широко лапы, задрожал от кончиков вислых ушей до хвоста. Под брюшком зажурчало — потек ручеек.

Хохотнули.

— Обоссался твой Жиган.

— Выкинь его.

— Привыкнет. Первый раз все ссутся, — оправдывался Тимоха.

Вязенкин почти застонал, скрестил ноги, понял, что сейчас и сам наделает в штаны. Тимоха схватил щенка за шкирку и отбросил в сторону, тот с отчаянным визгом шмякнулся под ноги солдат, спрятался в темноте. Сквозь треск огня и дыхание солдат, где-то между людских ног в вытоптанных берцах слышался его жалобный, злобный, отчаяный писк.

Макогонов протянул сержанту пистолет.

Пленнику дали подожженную сигарету. Тот несколько раз жадно затянулся.

Тимоха спросил:

— Что тебе нужно?

— Стакан воды и помолиться.

Ему подали воды в кружке. Пленник выпил воды и стал молиться.

— …Аллауху акбар, — закончил через минуту пленник и бросил руки на землю.

Тимоха был уже за его спиной: одной рукой уперся в шею, пристроил пистолет к затылку. Ппух! Хлопнул выстрел. Негромко, как из пневматической винтовки. Странный пистолет. Вязенкин такого не видел. Короткоствольный и бесшумный. Народ задвигался — дело было сделано. Вязенкина оттеснили к выходу, и он потерял Пашину спину и уже оказался рядом с Тимохой и убитым. Тимоха трогал обмякшее тело, просовывал пальцы под куртку к шее.

— Живой! — вдруг удивленно произнес сержант. — Пульс есть.

Вязенкин отгрыз на костяшке кулака тонкую кожицу заусенца, во рту было страшно солоно и кисло. Тимоха направил ствол пистолета в висок и выстрелил еще раз.

Безжизненное тело перевернули на синее армейское одеяло, чтобы оттащить. Куртка задралась, оголилась спина. При свете огнища, которое за время действа сильно разгорелось, Вязенкин заметил, что на спине — в том месте, где у человека почки, — два