– Катрин, – произнес Анри, надеясь, что кузина не сможет прочитать то, что появилось в его глазах, – ты действительно хочешь это сделать?

Мишо оглядела его с таким своеобразным холодом во взгляде, какого Анри еще никогда в ней не замечал, и он догадался, что она прекрасно понимала, что в нем происходило. Его чувство стыда еще больше усилилось, но и чувство надежды тоже.

– Я абсолютно уверена в том, что сделаю так, – ответила Катрин. – А какие еще возможности у меня есть? Так называемая жизнь, которую я здесь веду, – это не жизнь. Это жалкое существование, одинокое и пустое; ну а теперь, после всего, что здесь произошло, – еще и безнадежное. Ты никогда не расстанешься с Надин, а я не могу больше терпеть это и жить рядом с тобой. Ты знаешь, я всегда тосковала по тебе, но то, что гонит меня сейчас отсюда, – это не ужасная тоска по тебе, от которой я никогда не смогу избавиться, а боль, с которой мне приходится видеть, как мужчина, значащий для меня все, держится за женщину, которая… – Она прикусила губу и не договорила фразу, прекрасно зная, что ее кузен по-прежнему не допускает дурного высказывания о Надин. – Не стоит нам больше об этом говорить, – добавила Катрин. – Тебе прекрасно известны мои мысли и чувства.

Еще бы они были ему неизвестны! Как часто его кузина говорила о Надин! Как правило, Катрин осуждала ее неким изощренным, неочевидным образом, но порой, в запале, со всей ясностью высказывала ему, что думает о его жене. Какое это было ужасное, невыносимое положение… И вот теперь Жоли в полной растерянности спрашивал себя, почему он не замечал этого раньше. Почему он ждал, пока она не положит этому конец?

– Я буду тебя навещать, – сказал Анри, хотя и знал, что даже это было ложью и что Катрин тоже это понимала.

– Так же часто, как ты навещал тетушку, – съязвила – Мишо.

Ее кузен опустил голову, потому что это тоже было его упущением, причем, несмотря на это, он еще и получил тетушкины деньги и принял их. Но даже этот справедливый упрек не мог помешать ему радоваться, и пока они с Катрин медленно продолжали есть, молча и с серьезными лицами, в нем расплывалось ликующее счастье в преддверии новой жизни с Надин. Он принес следующее блюдо, наслаждаясь картинами будущей гармонии, но внезапно был вырван из своих мечтаний, когда в дверь настойчиво постучали.

– Кто это может быть? – спросила Катрин.

Это были Бертэн и Дюшман. Они хотели знать, где точно находился Анри в субботу вечером, 6 октября. И кого он мог бы назвать в качестве свидетеля этому.

8

Самым нестерпимым ощущением оказалась все же жажда. Моник предполагала, что рано или поздно ее сведет с ума чувство утраты времени, но было похоже, что жажда прикончит ее еще раньше. Долго, час за часом – не зная, как долго длится час и когда он заканчивается, – она надеялась, что появится ее похититель и принесет ей что-нибудь поесть и попить. Но в конце концов ей пришлось смириться с мыслью, что он не собирался появляться у нее до тех пор, пока она не умрет и не придет пора избавиться от трупа. Теория Моник о том, что он оставит ее в живых до тех пор, пока не узнает имя того, кто дал ей номер его мобильного, похоже, не оправдалась. Он хотел убить ее, но по какой-то причине не стал ее душить, как Камиллу и Бернадетт. Он просто подождет, когда она сдохнет в этом подвале…

Придя к этой мысли, Лафонд начала плакать и спросила себя, почему это должно было случиться сейчас, как раз когда она собиралась начать новую жизнь.

Женщина вспомнила ощущения счастья и расслабленности, которые наполняли ее утром – этим утром или вчерашним? – и ей показалось страшно несправедливым, что теперь с ней должно было произойти нечто ужасное. А в следующую минуту она расплакалась еще сильнее, сознавая, что случившееся с ней было не просто ужасным и невыносимым, а еще и полностью выходило за все рамки ее представлений о жизни.

В какой-то момент слезы Моник иссякли, потому что у нее не осталось сил плакать. До этого она стояла, прислонившись к стене, но затем медленно соскользнула вниз и теперь снова была на полу, скрючившись, как эмбрион, наполовину окоченевшая от холода. Рот у нее был словно набит ватой, будто остатки влаги в ее теле ушли вместе со слезами. Потом Моник снова попыталась встать, хватаясь за стену и сопя в темноте от напряжения – ей было ясно, что она только сыграет на руку своему похитителю, если окончательно расклеится и сдастся.

– Мне надо подумать, что делать в первую очередь, – громко сказала Лафонд.

Тут ей вспомнилось, что она нащупала стеклянные и консервные банки на деревянном стеллаже, и при мысли, что там мог быть компот из фруктов или сок, который можно будет пить, женщина тут же поползла в ту сторону, где, как она предполагала, находился стеллаж. А поскольку помещение было очень маленьким, в следующий момент Моник резко стукнулась головой об одну из досок, после чего поднялась на колени и стала нетерпеливо шарить по полкам с такой алчностью, какую испытывают люди, заблудившиеся в пустыне и ожидающие, что вот-вот появится оазис. Ее трясущиеся пальцы обхватили стеклянную банку и подняли ее – банка была слишком тяжелой, чтобы оказаться пустой.

Женщине удалось снять резиновое кольцо на крышке и открыть банку. Она услышала, как внутри булькает жидкость, от чего мгновенно забыла всякую осторожность. Приложив банку к губам, Моник опрокинула половину содержимого себе в рот – чтобы в следующий момент, задыхаясь, выплюнуть все, что ей удалось проглотить. Уксус. Ей попались маринованные огурцы, отвратительные, острые огурцы в уксусном маринаде.

Она снова плюхнулась на пол, откашливаясь и кряхтя, бессильным движением стирая уксус с подбородка.

Может быть, он был еще более страшным садистом, чем она думала. Может быть, он специально заставил весь стеллаж подобной гадостью, поскольку знал, что она в своем отчаянии попытается открыть банки.

Но это она сможет выяснить, только продолжая пробовать их содержимое.

Медленно и со стоном пленница вновь приподнялась.

9

– Самым страшным было потерять детей, – сказал Кристофер. – Я знал, что женщины в моей жизни еще появятся, но этих детей уже никогда не будет. В первые недели я думал, что сойду с ума. Тот ужас, с которым я смотрел на их пустые комнаты, причинял почти физическую боль. Я ходил по кругу, и мне хотелось биться головой об стенку.

– Я не смогла бы перенести, если б потеряла Софи, – произнесла Лаура, – и для мужчины это, наверное, так же ужасно. Вероятно, то время было для тебя очень тяжелым.

– Это был ад, – тихо отозвался Хейманн.

Они сидели перед разожженным камином, пили красное вино и смотрели на пламя, которое было единственным источником света в комнате.

Настроение у Лауры, когда Кристофер приехал, было скованным. После обеда у нее был комиссар Бертэн, который прямо сказал ей, что знает о связи Петера с Надин Жоли.

– И я знаю также, что вам это тоже стало известно уже несколько дней назад. Почему вы в нашем разговоре ничего об этом не сказали?