Оли пахнет так, что я просто ошалеваю. Вкуснее, чем пенка от только что сваренного варенья. Чем мамины духи. Чем утренний запах первой папиной папиросы на прохладной веранде дачи… И что мне сильнее всего на свете, сильнее, чем прокатиться на мотоцикле, сильнее, чем научиться плавать на тот берег, чем поесть горячего хлеба с розовой колбасой и сладким чаем после целого дня беготни по лесу, – сильнее всего этого мне хочется, чтобы она хоть на секунду скинула свои летние разношенные туфельки.

Мне хотелось рассмотреть поближе ее босые ноги, пальцы в особенности. Мне казалось, что это и есть главное, тайное, сладостное.

Я уже рассказывал, что совсем в раннем детстве, тоже на даче, я смотрел издали на красные босые ноги домработницы, как она поставила их на перила крыльца так, что я видел только круглые красные пальцы и думал, что это «пепочка», то есть пиписька, и что раз она такая красная, значит – больная, и мне хотелось ее полечить. Как, чем – не знаю. Погладить, поцеловать, подуть, как дуют на обожженное место.

Явертелся рядом со студенткой Олей. Я не сводил глаз с ее ног. Она улыбалась мне, поднимая глаза от книги, от толстого медицинского учебника.

Однажды у меня сильно заболел живот. Я прямо весь скрючился. А я как раз был у Костюковских. Какая-то тетенька расспросила меня, погладила по голове, велела прилечь на тахту и кликнула Олю: «Ну-ка, доктор! Посмотри, что с мальчиком».

Оля подошла к тахте, велела мне подвинуться, села рядом и стала расстегивать на мне рубашку – сверху донизу. От ее пальцев невозможно пахло женщиной. Потом она расстегнула мне пуговицу штанов и сказала: «Не стесняйся, я же доктор!» – и стала гладить меня по животу. Нажимать пальцами. А потом низко нагнулась, приблизила лицо и негромко сказала: «Яблок наелся? Или капусты? Это у тебя газы. Понимаешь? То есть пуки в животике скопились. Ты ляг на бочок, ножки подожми, попукай как следует, и все пройдет. Пукай, мой хороший, не стесняйся…» Погладила меня по животу еще раз, подтянула мне штаны кверху, встала и ушла. А в дверях обернулась и повторила: «Пукай, пукай, не стесняйся!»

Трудно, да и незачем описывать отвесные стенки бездонных колодцев стыда и отчаяния, в которые я свалился. Но ничего, выкарабкался.

И поехал с мамой в Сухуми…

А с этой сухумской длинноногой дачницей мы играли в карты, вместе ходили купаться (ну что значит «ходили купаться»? Просто бегали от забора до кромки воды. Это было полсотни шагов). А потом мы поссорились. Она намазала себе свой некрасивый красный прыщавый нос пастой Лассара. Пошли купаться, и я стал брызгаться водой. Она закричала: «Перестань, ты мне смоешь всю пасту Лассара!» Но я брызнул в нее еще раз, неизвестно почему, из-за какой-то детской злючести и непослушности. «Всё! – закричала она. – Я с тобой в ссоре». Я к ней еще несколько раз подходил в этот день, но она говорила: «Я же с тобой в ссоре, я с тобой не разговариваю, ты что, забыл?»

Назавтра к ней приехала целая компания ребят, я тут же с ними познакомился. Они сели играть в карты и позвали меня. Мне некуда было сесть, и один из парней сказал этой девушке: «Подвинься, пускай он рядом с тобой сядет». И вдруг она серьезно сказала: «Я с ним в ссоре, я с ним не разговариваю». Все, кто там был, парни и девушки, захохотали, а кто-то даже меня потрепал по затылку, вполне поощрительно. Я на какую-то секунду обиделся на нее, а на вторую секунду обрадовался и загордился. Взрослая девушка на меня обиделась! Взрослая девушка с такой тонкой талией и с такими длинными ногами со мной не разговаривает! То есть – я не думал такими словами, но чувствовал – она со мной в каких-то особых отношениях! Это же рассказать – не поверят. Беда была в том, что рассказывать о таких делах мне было совершенно некому. Поэтому я об этом довольно скоро забыл.

Как-то мы с мамой пошли гулять по округе, зашли в соседний поселок и вдруг увидели, что у какого-то забора стоит и разговаривает с хозяином самый настоящий иностранец – и не просто иностранец, а негр. Но, повторяю, не просто негр, а иностранец. То есть совершенно по-иностранному одетый: в коротких штанах (тогда взрослые не ходили в шортах), в очень разноцветной рубашке (а тогда разве что ковбойки были едва-едва клетчатые. А вообще-то вся советская одежда была, мягко выражаясь, палевых тонов), с косынкой вокруг шеи и с радиоприемником на ремешке через плечо – на футляре были английские буквы. У нас такие приемники только-только появлялись. Я увидел все это издали, и мы с мамой прошли мимо. Кажется, меня мама даже за руку дернула и шепнула коротко: «Не пялься на человека». Но стоило нам, миновав его, пройти еще шагов пять, как вслед вдруг раздалось – громко и с сильным местным акцентом: «Товарищи, постойте, особенно ты, мальчик! Какой невежливый мальчик! Почему с негром не поздоровался? Идет, понимаешь, по улице, навстречу негр, а он с негром не здоровается. Настоящий иностранный негр из Америки, а он не здоровается. Ну-ка иди сюда скорее, поздоровайся». Пришлось возвращаться. Протянул руку, даже сказал что-то типа «хау ду ю ду». Негр-иностранец пожал мне руку и сказал что-то вроде «мир-дружба-фестиваль», по-русски и безо всякого акцента. Наверное, ему самому все это было довольно смешно.

Вообще-то иностранцы попадались нам тогда довольно редко. Бывало даже, что ребята хвастались знакомыми иностранцами. Или что-то вроде «а я вчера иностранца видел».

У нас дома бывал один настоящий иностранец. Его звали Вилли Карлин, англичанин. Он был сыном английского коммуниста по фамилии Кэмпбелл. Почему у сына была другая фамилии, я не знаю. Этот Джон Кэмпбелл был незаурядный человек: главный редактор английской газеты «Дейли уоркер», которая потом стала называться «Морнинг стар».

Вилли был небольшого роста, рыжеволосый, коренастый, совершенно английского вида. Я точно не помню, чем он занимался в Москве, что он делал, говоря по-английски, «for a living» – то есть как добывал свой хлеб насущный. Кажется, работал где-то в иновещании или в издательстве «Иностранная литература». Зато у него была жена по имени Лена Мордвинова. Она была актрисой кукольного театра Образцова. Актриса кукольного театра – для кого-то, может быть, звучит смешно. Однако великий Зиновий Гердт тоже был актером кукольного театра.

С этим Вилли все время случались какие-то забавные происшествия. Однажды он стоял и пил пиво около пивного ларька, и к нему подошел его приятель и