Какие красивые, какие тонкие черты лица! На картинах такиелица трогают до слез. Даже в его недостатках мне виделась какая-то прелесть. ВТекирдаге муж тетки Айше часто говорил: «Феридэ, твои брови похожи на твоюречь: начинаются красиво-красиво, тонко-тонко, но потом сбиваются с пути…» Япригляделась к ним сейчас: изогнутые стрелы тянулись к самым вискам. Верхняягуба была немного коротка и слегка обнажала ряд зубов. Казалось, я всегдачуть-чуть улыбаюсь. Недаром Реджеб-эфенди говорил, что я и после смерти неперестану смеяться.

Я слышала, как Надидэ нетерпеливо расхаживала внизу,постукивая каблучками, но не могла оторваться от зеркала.

Сколько мучений, сколько неприятностей доставляли мнепрозвища: в Б…

— Шелкопряд, здесь в Ч… — Гюльбешекер. Но сейчас я нестыдилась называть этими именами девушку, которая смотрела на меня в зеркале,существо юное, свежее, как апрельская роза, усыпанная капельками росы, с лицомясным, как утренний свет. Оглядевшись по сторонам, словно боясь, как бы меня неувидели, я припала к зеркалу. Мне хотелось поцеловать себя, свои глаза, щеки,подбородок. Сердце мое почему-то забилось, влажные губы дрожали. Но увы!..Зеркало ведь тоже придумали мужчины. Человек ни за что не сможет поцеловатьсвои волосы, глаза. И сколько бы он ни старался, ему удастся коснуться толькосвоих губ.

Боже, что я пишу? Сестра Алекси говорила нам: «Поповскаяряса делает человека ханжой». Может быть, кокетливо убранная головка и женщинуделает кокеткой? Какие глупости, какие неприличные вещи! И это школьнаяучительница!

Как уже я сказала, после двух лет смиренной жизни у менябыло право немного развлечься сегодня.

Увидев в гостиной женщин, которые при моем появлении принялинеестественные позы, словно начинающие актрисы, я улыбнулась и подумала просебя: «Ничего, потерпите немного, сейчас вы узнаете меня…»

Как они были поражены, когда я не поцеловала, как другие,подол платья у госпожи и молодых барышень, а ограничилась лишь простымнепринужденным поклоном. Все переглядывались. Пожилая гречанка, довольновульгарно одетая,

— мне думается, какая-нибудь гувернантка сБейоглу[93], — нацепила на нос очки в золотой оправе и окинула меня взглядомс головы до ног.

Моя манера держаться, мои жесты были так естественны и вмоих словах было столько непринужденной уверенности, что вызвали в гостинойполное замешательство.

В комнате не было ни одного изящного предмета, говорящего охорошем вкусе хозяев. Дом походил на мануфактурную лавку, набитую всевозможнымидорогими вещами, для того чтобы изумлять и поражать бедных, бесхитростныхженщин Ч…

Действуя свободно, дерзко, смело, я постепенно овладелавниманием всех присутствующих и поставила самих хозяек в положениенеискушенных, неуклюжих гостей. Разыгрывая эту грубую, смешную комедию, ястаралась не нарушить естественности, дабы никто не понял, что это игра. Я далапонять, что мне не нравится все, что они показывают, говорят и делают. Мнехотелось раздразнить их, чтобы они как можно глубже почувствовали своеничтожество и невежество. Когда старшая дочь паши показывала мне картины, яделикатно, но недвусмысленно назвала все мазней; а потом, заметив в углукрошечную миниатюру, спросила, почему это произведение искусства, единственноценная вещь в гостиной, так далеко упрятана? Короче говоря, я не одобрила ниодной безделушки. Я критиковала буквально все. Особенно им досталось во времяужина. Кто знает, у скольких дам за этим великолепным столом застревал в горлекусок; сколько гостей растерянно вертели ножи и вилки, не умея имипользоваться; сколько несчастных были вынуждены отказаться от лакомого блюда,так как не знали, как его есть, как положить себе на тарелку.

Сегодня я отомстила всем. У меня были такие изящные,уверенные движения, что дамы не могли сдержать изумления и все время исподтишкапоглядывали в мою сторону. Я изредка тоже посматривала на окружающих. Но отэтих взглядов вилки в их руках дрожали. Гости и хозяева давились изахлебывались. Особенно осрамилась гувернантка с Бейоглу. Она, видимо, считаласебя во много раз воспитаннее и образованнее всех этих неискушенных,невежественных женщин и хвасталась перед ними своим потешным французскимязыком. Поскольку я учительница, то она решила, что мы коллеги, и сочла своимпрофессиональным долгом помериться со мной силами. Ну и задала я ей жару! Онапопыталась было спастись.

— Я плохо говорю по-турецки, — сказала она мне.

— Это ничего, мадемуазель, поговорим по-французски… —ответила я.

Гречанка стала говорить на французском языке. И тут явысмеяла ее.

Словом, маленькая незаметная учительница начальной школыисчезла. Я снова превратилась в Чалыкушу, отчаянную, язвительную, безжалостную,которая доводила до слез самых сладкоречивых учительниц пансиона «Dames deSion».

Мы спорили с гувернанткой о правилах этикета. Она тут жезапуталась. Ей не хватало знаний французского языка, и в конце концов онарешила меня «уничтожить».

— А все-таки мне приходилось бывать в самом высшем обществе.Я все видела своими глазами.

Я насмешливо поглядела на нее и сказала:

— Да, но бывать — этого недостаточно. Человек долженжить в этом обществе естественной жизнью!

Выпад, надо сознаться, был лишен деликатности. Бедняжкаизменилась в лице и поспешила убраться, сославшись на то, что она должназаниматься с одним из маленьких наследников паши.

Хозяйка дома, ее дочери превратились в ягнят. Безобразнаямаска надменности и высокомерия слетела; женщины стали похожи на самих себя. И,откровенно говоря, это были совсем неплохие люди. Тогда и я приняла обликпростой школьной учительницы, которая понимает свое положение и сознает егонезначительность.

Ханым-эфенди и молодые барышни искренне просили, чтобы япочаще навещала их дом.

Я ответила:

— Иногда я буду вас беспокоить, не часто, конечно.Иначе люди подумают, что мне от вас что-нибудь надо.

Ханым-эфенди интересовалась моим происхождением, вызываявсячески на откровенность.

Я сказала, что родители мои из знатной семьи, но попали вбедственное положение.

— Ханым, дочь моя, — растрогалась хозяйка, —вы такая красивая, у вас столько достоинств! Вы можете стать невестой человекаиз очень благородной семьи.

— Может быть, ханым-эфенди, и существует такой человек,который хотел бы на мне жениться… Но я предпочитаю зарабатывать на жизньсобственным трудом. Ведь в этом нет ничего зазорного.

— А что бы вы сказали, если бы вас захотела удочеритьочень приличная семья?

— Я, конечно, благодарю за честь, которой вы меняудостаиваете, но думаю, что не соглашусь.