— Ты девочку хочешь взять с собой?

— Конечно. Как я могу оставить ее одну? А что, разве тывозражаешь?

— Нет, не возражаю, конечно… Еще лучше. Но ведь тыиногда оставляешь ее одну. Я поэтому…

— Да, но я еще никогда не уходила на весь вечер.

Нельзя сказать, чтобы я была такой уж непонятливой. За двагода мне пришлось увидеть и услышать очень многое. Но какую я допустилаоплошность в тот день! Удивляюсь, как эти слова Назмие не показались мнеподозрительными. Возможно, скука, желание побыть на свежем воздухе сбили меня столку.

Маленький фаэтон перевез нас через реку и покатил потропинке, скрытой деревьями. Нам встретилось стадо на водопое. Старый чабандоставал журавлем из колодца воду и наполнял ею каменное корыто, у котороготолпились маленькие козлята с тоненькими рожками. Мы вспомнили нашего Мазлума,спрыгнули с фаэтона, поймали одного козленка и принялись целовать его длинныеушки и крохотную мордочку, с которой капала вода. У меня мелькнула мысль: некупить ли у чабана этого козленка. Но я тут же отказалась от нее. Ведь скороопять уезжать. Мало у нас горя? К чему еще одна привязанность, еще одна боль?

Через полчаса мы подъехали к старому дому, окруженному совсех сторон навесом, увитым зеленью. Вокруг, насколько хватало глаз,простирались виноградники.

Тетка Феридуна-бея оказалась полной пожилой женщиной. Онамне не понравилась. Женщине в таком возрасте не подобает одеваться таккрикливо. Волосы ее были выкрашены в рыжий цвет, брови насурьмлены, щеки ярконарумянены. Словом, на нее было страшно смотреть.

Она провела нас в комнаты на втором этаже, сняла с менячаршаф, затем с излишней фамильярностью поцеловала меня в щеки, словнообнюхала, и сказала:

— Как я рада нашему знакомству, золотко, дочь моя! Ах,Гюльбешекер! Что за Гюльбешекер! Действительно, прямо хочется попробовать…Просто зажигаешь!..

Я ужасно сконфузилась. Однако надо было держаться и неподавать виду. Есть безалаберные люди, которые часто не думают, что говорят.Очевидно, тетка Феридуна-бея была именно такой.

Нас с Мунисэ надолго оставили одних в комнате. Солнце село.Розовый вечерний свет, который пробивался сквозь густую листву навеса,постепенно угасал. Я шутила с Мунисэ, пыталась развлечься, но в сердцезаползала тайная тревога. Мною овладело беспокойство. Из сада доносилисьмужские и женские голоса, возгласы, смех, звуки настраиваемых скрипок.

Я выглянула в окно, но сквозь густую листву нельзя былоничего увидеть.

Наконец на лестнице послышались шаги. Дверь открылась. Вошлахозяйка с огромной лампой в руках.

— Дочь моя, золотко, это я нарочно оставила тебя втемноте. На закате наши сады такие чудесные… Невозможно насладиться ихпрелестью.

Старуха поправила в лампе фитиль и принялась рассказывать отом, что в лунные ночи эти сады превращаются в рай.

В этот момент в комнату вошла Назмие. Я успела заметить задверью двух офицеров в форме. Голова у меня была непокрыта, я сделала шаг назади хотела закрыть волосы руками.

Назмие засмеялась:

— Милая, какой ты стала провинциалкой! Но ты, конечно,не собираешься бежать от моего жениха. Убери руки. Стыдно, клянусь аллахом!

Приятельница была права. Причин смущаться не было.

Офицеры, неловко ступая, вошли в комнату. Назмие представилаодного:

— Феридун-бей, мой жених. Феридэ-ханым, моя подруга.Как я счастлива, что имена двух дорогих мне людей так похожи.

На эту шутку молодой офицер улыбнулся, широко растягиваярот. Помню, когда я была маленькой, бабушка покупала оригинальные спички. Накоробках был изображен ярмарочный красавец с закрученными усиками, приподнятымиплечами, курчавыми волосами, а один локон опускался к самому глазу. Феридун-бейсловно сошел с этикетки такой спичечной коробки.

Он взял мою руку в свою твердую ладонь, сжал ее, потряс исказал:

— Ханым-эфенди, мы вам крайне благодарны ипризнательны. Вы осчастливили нашу компанию. Благодарим вас. — Затем онпредставил мне офицера, стоявшего сзади. — С вашего позволения познакомлювас с лучшим другом вашего покорного слуги. Мой благодетель майорБурханеддин-бей. Он майор, но не из простых майоров. Это — младший отпрыскзнаменитого рода Солак-заде…

Младшему отпрыску знаменитого рода Солак-заде было уже засорок пять. Голова и усы его отливали серебром. По всему было видно, что он иззнатной семьи. Одежда, манера держаться, говорить выгодно отличали его от Феридуна-бея.Это благородное лицо и седые волосы несколько рассеяли скверное впечатление,почти страх, который произвел на меня его товарищ. Я немного успокоилась.

Речь Бурханеддина-бея была легкой и живой. Вежливым кивкомголовы он поздоровался со мной издали, затем поклонился и сказал:

— Ваш покорный слуга Бурханеддин. Из всех своихвладений мой покойный родитель больше всего любил этот виноградник. Он частоговорил: «Это счастливое место. Все радостные минуты моей жизни связаны с ним».Когда я увидел, что вы соизволили пожаловать к нам, я вспомнил слова покойникаи посчитал их за чудо.

Очевидно, любезное обращение Бурханеддина-бея следовалосчитать комплиментом. Но какое отношение он имел к этому винограднику? Яудивленно взглянула на Назмие, думая получить разъяснение. Приятельницанастойчиво избегала моих глаз. Пожилая ханым, которую я до этой минуты считалахозяйкой виноградника, взяла Мунисэ за руку и вывела из комнаты.

Более получаса мы болтали о разных пустяках. Вернее, болталиони. Я не в состоянии была не то что говорить, но даже понимать, о чем идетречь. Страх железным обручем сжимал мое сердце, мне трудно было дышать, точномозг замер. Я ни о чем не думала, ничего не чувствовала, съежившись, забилась вугол, объятая инстинктивным страхом звереныша, который подвергся нападению всвоем гнезде.

Внизу кто-то играл на скрипке. После этого была исполненагазель[94]. Затем несколько песен спел хор, в котором звучали тонкие и грубыеголоса.

Назмие и ее жених сидели рядышком на диване и все ближе иближе придвигались друг к другу. В конце концов мне пришлось отвернуться отних. Ни капельки не смущаясь, они обнимались в присутствии двух посторонних,словно разыгрывали одну из тех безобразных любовных сцен, какие нам приходитсявидеть в кино. Да, это были очень грубые и вульгарные люди!

Пожилая ханым поставила на стол несколько бутылок и поднос седой. Бурханеддин-бей расхаживал по комнате, время от времени останавливаясьперед столом. Вдруг он подошел ко мне, поклонился и сказал:

— Не соблаговолите ли принять, ханым-эфенди?