Рано изгнанного из родного гнезда Супаари принесло в Гайжур словно бы водами двухлунного прилива. Вниз по течению реки он доплыл на торговом корабле руна, нагруженном огромными корзинами с карминово-лиловыми цветками датинсы. Гордость тогда была ему решительно не по карману, и потому он помогал повару руна готовить на мореходов, чтобы отработать плату за проезд. Он ожидал столкнуться с унижением и неприязнью, ибо ничего другого в своей жизни не знал. Однако за четыре дня, проведенных на лодке, скользившей мимо каменной филиграни, врезанной морем в берега Масна’а Тафа’и, Супаари познал больше доброты и дружбы, чем за все свое детство. Руна – народ презренный, но и он тоже; и когда ноздрей его в бухте Радина коснулись резкие запахи металла и масла, которыми пахнет Гайжур, повар уже называл его братом, и Супаари ощущал себя не столько юным изгнанником, сколько мужчиной, которому суждено обрести сокровище, если только ему хватит ума заметить его.

И уже скоро, вдохновленный требованиями и рисками торговли в самом большом торговом городе мира, Супаари понял, что обрел свое место и официально назвался гайжурцем – ВаГайжур. Начал он с места посыльного у другого третьего сына, явившегося сюда всего пятью годами раньше его, но уже преуспевавшего за пределами всякого представления молодого Супаари о богатстве. На этой службе он выучил универсальные законы торговли: купи дешевле – продай дороже; сокращай расходы, увеличивай прибыль; ощущай эмоции рынка, но не подчиняйся им. И он нашел собственную нишу: готовность, стремление учиться у руна, говорить на их языке, уважать их обычаи и вести дела непосредственно с ними.

В основу его состояния легла случайная реплика одной рунаo, жительницы среднегорья, явившейся в Гайжур, чтобы выгоднее продать пряжу, которую изготавливали в ее деревне. В этом году на плато Синтарон прошли необычно сильные дожди, сказала она и добавила:

– Ракари в этом году будет хорош.

В тот же день Супаари переговорил с несколькими корабельщиками, работавшими на речной дороге Пон. Они совершали путь менее чем за пять дней. Вода высока, сказали они ему, течение сильное и быстрое. Собрав все свои сбережения и заняв под проценты на два года крупную сумму, Супаари заключил контракт на поставку ракари по три бхали за тюк в конце сезона. Оставив место посыльного, он отправился внутрь страны, на поля ракар, где убирали огромный урожай, и купил каждый тюк за половину бхала. Сборщики были рады высокой оплате, заказчики ракара были вынуждены заплатить по контракту, а Супаари ВаГайжур на свой чистый доход приобрел свой первый двор.

Постепенно он приобрел репутацию знатока событий жизни руна. Но хотя знание его приносило доход и богатству его завидовали, источник его состояния оставался презренным в глазах почтенных гайжурских жана’ата, и он оставался для них чужаком. Мир его составляли другие третьеродные сыновья, по сути дела его конкуренты, и руна, его добыча, хотя он и наслаждался их обществом.

Изгнание из общества раздражало его, однако к нему присоединялся и другой источник недовольства – лишавший жизнь Супаари истинного наслаждения, заставлявший его недоумевать и пытаться понять, зачем ему нужны все эти труды. Положение его братьев, по праву наследования владевших крохотным и отсталым родным городком, теперь не казалось ему особенно завидным – тем более что его окружало кишащее всякого рода осмысленной деятельностью собственное крупное и ухоженное имение, с роем слуг, складских рабочих, посыльных и конторских служащих. И тем не менее его братья располагали тем, в чем было отказано ему, как и всякому третьеродному: детьми, наследниками, потомками.

Из этой ловушки существовали пути. Смерть бездетного старшего отпрыска открывала дорогу третьему, конечно, при том условии, что он мог доказать, что не убивал первородного или второродного. К тому же вело и бесплодие, если старший отпрыск готов был признаться в таком состоянии прилюдно и передать свой статус и семейное положение младшему. И в чрезвычайно редких случаях третий мог быть возведен в сан Основателя и таким образом начать собственный род.

И с этой возможностью – и с семью небольшими коричневыми зернышками, обладающими непревзойденным ароматом, и с изысканной скукой Хлавина Китхери – Супаари ВаГайжур связывал теперь свои надежды.

К середине дня, завершив свои обыкновенные дела, Супаари вызвал быстрый водорез, чтобы его отвезли на середину бухты, на остров Фатцна, в квартал стеклодувов.

Когда легкая лодочка выскочила на тонкий белый песок, ему с опозданием подумалось, что лучше было бы взять с собой Чайипас, чтобы та помогла ему в выборе флакона с двойными стенками. Слишком поздно, решил он, расплачиваясь с хозяйкой шеста и лодки, и попросил ее вернуться за ним после первого заката, после чего начал систематический обход мастерских и лавок. В конечном счете он купил не один, а три небольших флакона, каждый из которых, по его суждению, был лучшим в собственном стиле, начиная от классически вычурных очертаний и кончая прозрачной хрустальной чистотой.

Когда паромщица вернулась, он попросил ее пристать к берегу возле Изао. С удовлетворением отметив число женщин руна, уже украшенных водопадом лент, Супаари вычислил Чайипас возле одной из съестных лавок, пригласил ее внутрь и, объяснив цель, спросил ее мнение о флаконах.

Чайипас встала, оставив кушанье и Супаари, вышла из кухарни, и немного прошла по склону вверх, до места, откуда открывался вид на дворец Галатны. На его витые мраморные колонны, посеребренные, покрытые тонкой чеканкой ворота, шелковые тенты, покрытые глазурными плитками золотые стены, на которых играли отражения двух трехсторонних фонтанов, рассыпавших в воздухе огоньки капель надушенной драгоценными ароматами воды, в лучах солнц зажигавшиеся огненными искрами.

– Посреди потопа сердце алчет засухи, – промолвила Чайипас, вернувшись, и поставила перед ним самый простой из флаконов. А потом, протянув обе руки к нему, сказала с теплотой, растопившей его душу: – Сипаж, Супаари. Пусть у тебя будут дети!

* * *

ХЛАВИН КИТХЕРИ БЫЛ ПОЭТОМ, и его всегда особенно возмущало то, что слово «рештар», титул его, звучит так величественно.

Рештар. Слово это всегда произносилось в два слога, медленно и с достоинством. Его нельзя было проговорить быстро или небрежно. Оно обладало долей истинного величия, которым никогда не обладал сам поэт. Однако означало оно всего лишь «запасной» или «добавочный» в смысле наследования. Ибо подобно коммерсанту Супаари ВаГайжуру, Хлавин Китхери являлся третьеродным сыном.

Общие черты их жизней этим не исчерпывались. Родились они в одно и то же время года, около тридцати лет назад. Как третьи дети, они вели жизнь в принудительном бесплодии – закон не позволял им жениться и иметь детей. Оба они добились в своей жизни много большего, чем можно было ожидать с учетом их положения по рождению. И все же, поскольку почести им полагались не по наследству, а по достижениям, оба они во многом существовали вне рамок своего общества.

На этом сходство кончалось. В отличие от Супаари, решительным образом являвшегося аристократом средней руки, Хлавин Китхери был отпрыском самого старинного и благородного рода Ракхата и некогда находился на третьем месте в последовательности наследования высшего сана Инброкара. В случае рештара третьеродность не считалась семейным скандалом, но рассматривалась в качестве ошибки в расчете аристократического рождения. Согласно традиции, благородные дамы рожали часто, так как сыновья их гибли в большом количестве.

У родителей Супаари не было подобного оправдания для своей оплошности. И если подобные Супаари мужчины часто понять не могли, зачем их рожали, то назначение рештара было вполне очевидным: существовать в качестве замены старшему брату, если тот погибнет или не сможет далее исполнять свои обязанности прежде, чем у него родится наследник, посему обучение рештари велось универсальным образом, их воспитывали так, чтобы они могли и воевать, и править, поскольку на долю их могла выпасть и та, и другая участь или же вообще никакая.

В прежние дни вероятность наследования рештаром положения брата была достаточно высока. Ныне же, в условиях долгого мира, установленного Тройственным Союзом, большинство аристократов-третьих просто влачили бесцельную жизнь – ублаженные слугами, усыпленные праздностью, одурманенные стерильными удовольствиями.

Тем не менее перед рештари