Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вместо этого дядя шлепнул лошадь по крупу своей большой, мозолистой фермерской рукой и крикнул.
Кобыла рванулась вперед. Ладлоу слетел с ее спины и приземлился в пыль, а дядя ревел от смеха. Мать Ладлоу вышла из дома и назвала дядю чертовым тупым сукиным сыном, и после этого они несколько месяцев не разговаривали.
Ладлоу никогда не винил лошадь, только человека.
Став старше, он часто на ней ездил.
Он сорвал пучок травы и протянул руку.
Пегая лошадь следила за ним. Мгновение помедлила, затем подошла.
Длинные цепкие губы взяли траву. Лошадь позволила ему прикоснуться к челке, щеке и прохладному, влажному мясистому носу. Склонила голову и позволила ему обхватить нос ладонью, ее ноздри сужались и расширялись, басовито рокоча теплым дыханием.
Потом она вскинула голову и тряхнула ею, ее грива взметнулась, словно всполох темных искр, глаза расширились. Стали дикими, тревожными.
Она попятилась. Развернулась и ушла к остальным, но продолжала внимательно следить за ним и не стала щипать траву.
Она чует, подумал он.
Конечно, чует. Что-то раненое или умирающее.
Это я?
Человек, но не совсем. Он чего-то лишился.
Он вспомнил собаку на обочине дороги, и ему показалось, что природа чувствует его. Словно пролитая кровь сделала его ближе к ней, и собака с лошадью каким-то образом знали об этом. О том, что он уязвим перед жестокой рукой человека, как и они сами.
Он оттолкнулся от забора.
И пошел дальше.
Когда он наконец снова добрался до грунтовой дороги и леса, луна скрылась за плотными тучами. Звезд тоже почти не было видно. Он постарался переместиться к середине дороги, чтобы не свалиться в канаву, но не был уверен, что это действительно середина или хотя бы что-то близкое. Он шел, вытянув вперед руки, не зная, что может встретить в такой темноте.
Когда ему было двенадцать лет, они с другом нашли пещеру в скале, выходившей к морю. Они вскарабкались к ней и забрались внутрь, а внизу бушевал прибой. Солнце освещало пещеру внутри, и они увидели, что ею пользовались животные и люди. Пол был усеян обглоданными костями птиц и более крупных животных. Там валялись пустые раковины моллюсков и остатки крабов. На потолке виднелось черное пятно — копоть от дыма бесчисленных костров.
Наконец они увидели справа проход в другую пещеру.
У них не было фонариков. Они были в плавках, с полотенцами на шее. Они стояли у входа во вторую пещеру и пытались разглядеть что-нибудь внутри, в полости, которая никогда не видела дневного света с тех самых пор, как движущаяся земля выкашляла ее на поверхность. Они подняли руки к темноте — и руки полностью исчезли. Они не видели своих ладоней. Не видели ни пола, ни потолка пещеры, ни стен справа и слева.
Лишь темноту, столь непроницаемую, что она ослепляла.
Ладлоу боялся этого места, как не боялся ни одного места в жизни. Ему казалось, будто темнота сама по себе была предупреждением не входить, будто она скрывала тайную душу чего-то, что было ближе к богам и духам, нежели к людям. И все же он шагнул внутрь. Бросил вызов самому себе, перчатку богам и духам. Он помнил, как нащупывал босой ногой пол, почти удивляясь, что это действительно пол, а не бездонная пропасть. Нащупав его, он сделал второй шаг вперед. И, с точки зрения друга, исчез сразу и полностью, словно испарился.
Мгновение он стоял неподвижно, надеясь, что глаза приспособятся.
Этого не произошло.
В пещере царила тишина.
Он сделал третий шаг — и услышал, как что-то сместилось в темноте, вероятно, возле дальней стены, футах в двадцати, что-то, как он инстинктивно почувствовал, большое, очень большое, и он ощутил, как страх обрушивается на него облаком пауков, внезапно упавших на его почти голое тело, ползающих по нему и кусающих его, и он закричал, повернулся и сиганул в переднюю пещеру — и увидел, что его друг уже выбирается наружу. А потом он и сам выбрался наружу и принялся лихорадочно карабкаться по отвесной скале, словно демоны наседали им на пятки и хватали когтями
