Кондотьер давно изжил в себе ложную щепетильность и не гнушался чужими письмами. Он задумчиво и неторопливо листал неуклюжие черновики, будто прикасаясь к самой сути этого странного юноши с глупой и несправедливой судьбой.

Уже немало этих листков, изгвазданных чернильными кляксами и следами пальцев, лежало на краю стола, когда Орсо вытащил следующий и вдруг нахмурился, рывком придвигая к себе шандал. Это тоже было письмо. Но совсем другое…

Плотная бумага, поблекшие буквы, выписанные тонким пером и искусной рукой. Полковник ощутил, как сердце застыло, а потом несколько раз ударило в грудь, словно буйный арестант, всем телом бьющийся в дверь каземата. Он сжал лист пальцами так, что бумага сухо захрустела, и склонился к самому огню, будто боясь чего-то не разглядеть.

Несколько минут спустя Орсо отшвырнул письмо, как ядовитого паука, и дернул ворот камизы, с треском разрывая шнуры. Оглянулся на светлеющий в тени кровати бумажный лоскут. Осторожно потянулся к нему, бережно разгладил и снова перечел. Судорожно сжал пальцы, сминая письмо, и вжался в него лбом, словно пытаясь понять что-то, не написанное и тенью сквозящее между строк. Вдруг отпрянул, еще сильнее смяв лист в кулаке, и медленно поднес бумажный ком к огню свечи. Письмо занялось, и узкий оранжевый язычок уже пополз вдоль сгиба, когда Орсо, будто опомнившись, отнял руку и прихлопнул ладонью хрупкий огонек.

Глава 19. Мессер Моранте

Сознание возвращалось короткими неохотными вспышками, словно в мозгу кто-то пытался зажечь свечу, но высеченные искры гасли, не успев разгореться. Тягучая боль вязкой массой охватывала голову, стекая на шею и левое плечо. Приходить в себя вовсе не хотелось, и Пеппо безразлично тонул во тьме меж обрывочных ощущений.

Однако искра все же затрещала и вспыхнула дымным огоньком. Боль усилилась, впиваясь в виски и затылок, а плечо тут же зашлось выворачивающей огнедышащей мукой. Пеппо содрогнулся, смутно почувствовав, что лежит на сухой и мягкой поверхности, и тут же добавилась уверенность, что рядом кто-то есть…

А по лбу и щеке скользнула влажная ткань, и раздался взволнованный женский голос:

— Хвала Создателю, ну наконец-то! Энцо, помоги!

Чьи-то сильные руки осторожно приподняли его, вогнав в плечо новый залп боли, к пергаментно-сухим губам прильнул глиняный край кружки, и Пеппо с трудом сделал несколько глотков чего-то холодного и горьковатого. Его снова бережно уложили, и в слегка прояснившемся сознании забрезжила первая связная мысль: где он и кто так трогательно заботится о нем?

Меж тем прямо к лицу с мягким шелестом склонился кто-то, пахнущий розовой водой, и тот же встревоженный голос спросил:

— Юноша, вы меня слышите? Прошу вас, милый, хоть какой знак подайте!

Пеппо медленно разомкнул все еще непослушные губы:

— Я слышу… — пробормотал он.

Рядом раздался сухой хлопок ладоней — похоже, женщина всплеснула руками.

— Пресвятая Мадонна! Очнулся! Энцо, что стоишь, еще подушку подложи!

Пеппо осторожно поднял правую руку, чувствуя, что левая снова заметно онемела, и провел пальцами по лицу, шее, коснулся груди… Рубашки на нем не было, левое плечо стягивала повязка, еще одна туго обвивала правое запястье. Что случилось? В памяти клубились обрывочные лоскуты последних воспоминаний. Он стоит на мосту. Гремит выстрел, и что-то наотмашь бьет в плечо. Потом раздается другой. Тяжелое тело доминиканца вдруг сбивает его с ног, опора с треском проваливается под локтями, он беспомощно взмахивает руками в пустоте, и на миг кажется, что кто-то пытается удержать его за руку.

Затем плеск теплой воды, и Пеппо слегка больно и до смерти страшно. Даже непонятно, почему так невыносимо страшно. Руки плохо слушаются, легкие разрываются, нужно вынырнуть хоть на миг, но это еще страшнее. Он оказывается на поверхности, вдыхает и снова уходит под воду. Только вот что было дальше? Дальше клубилась студенистая тьма до того самого момента, как он пришел в себя в этом незнакомом и странно приветливом месте.

Оружейник облизнул губы:

— Позвольте еще попить, — невнятно выговорил он, и ему тут же вновь подали то самое горьковатое снадобье. — Благодарю. Что случилось? И… где я?

— Вы в траттории «Серая цапля», — деловито сообщил все тот же голос, — и скажу я вам, мой милый, вы родились не то что в рубашке, а прямо в кафтане. Вчера ночью вас, видимо, пытались ограбить какие-то уличные головорезы. В вас стреляли. Вас сбросили с моста во время драки. Кошмар, да и только! Куда катится старушка Венеция? Пулю пришлось вынимать. Кости целы, но выдран приличный клок, вид просто ужасный. Вы едва не утопли. По счастью, вас заметили с проходящей лодки. Один господин вытащил вас из воды и доставил сюда. Не извольте беспокоиться, уже доктор при вас побывал, осмотрел по всем правилам, сказал, что вы потеряли ужас как премного крови и вдобавок сильно ушиблись головой, но обошлось. Однако болеть еще будет, ох будет…

Пеппо молчал, оглушенный этим ворохом новостей. А женщина тараторила с нескрываемым облегчением:

— Держитесь, мой милый. Вам покушать нужно — на вас лица нет. Ох, клуша! — Женщина снова чем-то зашелестела, и Пеппо догадался, что это шуршит подол платья. — Я ж и представиться не подумала. Меня звать донна Ассунта, я здесь хозяйка. А это Энцо, он у нас поваром, ну и по всем делам помощник, превесьма надежный и порядочный человек. А вас как величать, мой дорогой? И кому прикажете сообщить о вас? Родня-то у вас имеется?

— Джузеппе, — машинально ответил Пеппо и тут же спохватился. Называть подлинное имя в неизвестном месте — сущая глупость. Однако было поздно. — Джузеппе Моранте, — добавил он, с болью вспоминая Алессу. — Нет, донна, никому сообщать не нужно. Я из Падуи. Мой отец оружейных дел мастер, я в Венеции по делам.

А хозяйка вдруг снова нагнулась над юношей и уже без суетливой скороговорки мягко спросила:

— Милый, вы… не видите?

Пеппо против воли улыбнулся:

— Не беспокойтесь, сударыня. Это с детства.

А донна Ассунта молча провела ладонью по его щеке, и Пеппо ощутил, что это ладонь уже пожилой особы. Однако собственная беспомощность начинала раздражать.

— Вы очень добры, донна, — проговорил он, — но я… мне так неловко. Скажите, что за господин доставил меня сюда?

Скрипнуло дерево — хозяйка снова села у кровати.

— Он не назвал имени, — с сожалением сообщила она. — Представительный такой мужчина, манеры приличные. Надменен малость, но все же показался мне человеком сердечным. Он так беспокоился о вас! Пока Энцо бегал за доктором, а я готовила перевязочное полотно, он сидел с вами, не