Час от часу не легче… Теперь он в долгу у какого-то неизвестного типа. И хуже всего — тип этот знает, где его искать.

Эта мысль уколола Пеппо, будто гвоздь в башмаке: тип-то знает, а вот сам он понятия не имеет, куда его занесло. На ночлежку в Каннареджо эта комната с мягкой кроватью и подушками совсем не похожа.

— Донна, позвольте спросить, — начал Пеппо, внутренне сжимаясь, — а где находится ваша траттория? Я в Венеции недавно и город знаю плохо.

— О, так в районе Сан-Поло, — тоном утешения отозвалась хозяйка. — Не подумайте, не клоповник какой-то. Заведение у меня достойное, весьма приличные господа останавливаются, и сроду никто не жаловался.

Пеппо отчетливо почувствовал, как под дых пнули коленом. Сан-Поло… Интересно, сколько стоит одна ночь в этом «достойном заведении».

— Эм… донна Ассунта… Вы так добры ко мне. Только… боюсь, мне не по карману такая солидная траттория, как ваша.

Но женщина укоризненно возразила:

— Вот еще, честное слово! Вы уж скажете! Во-первых, господин тот мне заплатил вперед за десять дней. Он не знал, сколько вы поправляться будете. А во-вторых, у меня тут не Дворец дожей, все по-домашнему, и приличный молодой человек навроде вас завсегда тут устроится удобно и без всяких опасений, что его обдерут, словно липку. Еще мой покойный муж говаривал, что грабиловки в нашем доме сроду не было и не будет. Так-то!

Голова, пульсирующая болью, заныла сильнее. За все семнадцать лет Пеппо называли как угодно, но только не «приличным молодым человеком». А хозяйка продолжала свою речь:

— И вот, Джузеппе, что еще. Вас ограбить-то так и не успели. Все ваши вещи в полной сохранности вон в том шкафике лежат. Камзол и башмаки моя Беата уже вычистила, камизу заштопала в лучшем виде, так что лежите себе бестревожно да выздоравливайте. С огнестрельными ранами не шутят, милый мой! — Это прозвучало назидательно.

Пеппо еле сдержался, чтоб не застонать вслух. Право, куда благоразумнее было бы утонуть.

В висок ударил острый клюв боли, оружейник зашипел, вскидывая руку, и вдруг ощутил, что меж онемевших пальцев что-то мешает, будто застрявшая во время плетения тетивы нить. Неловко пошевелив кистью, он ощупал ее другой рукой… и замер. На безымянном пальце было кольцо. Тонкое, филигранное, с крупным холодным камнем. Ошеломленно огладив камень, Пеппо прикусил губу. В какой нелепый сон он попал?..

— Донна Ассунта, — тихо проговорил он, — нельзя ли мне… мои пожитки? Хочу проверить, ничего ли в воде не обронил.

— Конечно, конечно! — Хозяйка уже споро скрежетала чем-то неподалеку. — Вот, извольте, все в целости!

На одеяло легли несколько предметов. Пеппо осторожно протянул руку и коснулся каждого по очереди. Кинжал. Мешочек с ладанкой. Браслета с его старым воровским лезвием нет. Видно, потерялся там, в канале. Жаль… Зато кошель на месте, спасибо и на этом.

Коснувшись кошеля, Пеппо вдруг вздрогнул. Это был не его простой кошель из потертой кожи. Под пальцами смялся плотный жесткий бархат. Оружейник медленно потянул за скользкий шнурок и запустил руку в бархатное нутро этого дорогого чужака. Тяжелые монеты разъехались под пальцами. Серебряные дукаты… Один, два. Десять… Пеппо сбился со счета на восемнадцатом. Господи, он никогда в жизни не держал в руках таких денег. Немудрено, что почтенной хозяйке он кажется приличным постояльцем.

— Все ладно, мой дорогой? — В голосе донны Ассунты засквозило беспокойство. Видимо, лицо Пеппо заметно перекосилось.

— Да-да, все хорошо, — сбивчиво ответил он. — Я вчера играл в кости, боялся, что увлекся.

— Негожее дело! — отрезала хозяйка. — Позабавились, да и будет вам, послушайте старуху, Джузеппе. А теперь давайте-ка я уберу все на место и велю вам бульон подавать.

…После еды постоялец забылся тревожным и тяжелым сном. Ассунта наведалась в комнату слепого падуанца, опасаясь оставлять его в одиночестве, и долго задумчиво смотрела в лицо спящего.

Черные брови вздрагивали, по лицу проходили судороги, словно юношу и во сне не отпускали какие-то невзгоды. Хозяйка подошла ближе и опустилась на скамеечку у кровати.

Ассунта была немолода и в людях разбиралась отменно. И сейчас ей казалось, что Джузеппе был не слишком искренен с ней. Черты лица и руки выдавали хорошую породу. Но хозяйка прекрасно рассмотрела на длинных пальцах жесткие мозоли, а на плечах и спине многочисленные следы плетей. Добротного покроя, но порядком поношенный камзол. До предела стоптанные башмаки. Приехал по делам?.. Ассунта скорее готова была предположить, что юноша сбежал из дома, продав все ценное, что имел. Кольцо с изумрудом превосходной огранки, вероятно, фамильное. Такие драгоценности продают лишь в самом отчаянном случае.

Трактирщица решительно встала, поправляя на постояльце одеяло. Она не слишком любила распространяться об этом, но в свое время, пятнадцатилетней сиротой, сама сбежала от неласковой тетки в Венецию с соседским сыном. А посему вовсе не собиралась осуждать своего случайного подопечного.

* * *

Трое суток Пеппо трепала свирепая горячка. Рана в плече воспалилась, и врач, хмурясь, растолковал Ассунте, что после грязной воды канала вполне вероятно заражение крови, а посему вся надежда на молодость и природное здоровье.

Пеппо почти не мог есть, и молчаливый Энцо по указанию врача настойчиво поил его водой и отварами каких-то горьких трав. Донна Ассунта меняла быстро нагревающиеся полотняные компрессы на пылающем лбу, слушая причудливый бред. Юноша то умолял уничтожить какую-то вещь, то настойчиво просил у кого-то прощения, то бессвязно что-то шептал, упоминая забавное имя Лотте. А иногда замирал в безмолвной неподвижности, и из закрытых глаз по вискам текли слезы. Он ненадолго приходил в себя, открывая глаза, лихорадочно блестящие на истощенном лице, а потом снова впадал в тяжелое забытье.

Самому Пеппо эти три изматывающих дня показались нескончаемыми. Ненадолго очнувшись, он обессиленно лежал на взмокших от пота простынях, наслаждаясь коротким отдыхом: обмороки были полны кошмаров. Безликие химеры пережитых испытаний сливались причудливыми голосами, шептали, плакали и надрывно хохотали из мрака. Они тянули к нему холодные пальцы, разбегались по телу колкими лучами боли, стекали по коже липкими каплями, приникали к лицу трепетными поцелуями, которые вдруг разверзались жадным оскалом. И Пеппо метался по нескончаемым лабиринтам в поисках выхода, натыкаясь на стены, проваливаясь в пропасти и увязая в клейком страхе перед окружающими его бесплотными голосами.

Потом лихорадка отступила, оставив свинцовую слабость. Жар спал, унеся за собой бред, и Пеппо на целый день погрузился в бездонный сон. Донна Ассунта тревожилась за него куда пуще, чем прежде. Оружейник не знал, сколько времени провел на грани между сном и явью. Мышцы не повиновались, голову было