Пилат внезапно спрашивает арестованного: «Ты царь Иудейский?». В голосе римского префекта звучит удивление и, может быть, ирония: этот человек уже ослаб, его лицо распухло от ударов. Иисус, который не знает, что сказали о нем первосвященники, отвечает на вопрос вопросом: «Ты говоришь это от себя или другие сказали тебе обо мне?» Пилат отвечает: «Разве я иудей? Твой народ и первосвященники предали (то есть отдали. — Ред.) тебя мне. Что ты сделал?» В словах «Разве я иудей?» видно все высокомерное презрение римского префекта к тем, кем он управляет. Пилат нетерпелив: у него нет лишнего времени. Иисус дает загадочный ответ: «Царство мое не от мира сего. Если бы от мира сего было царство мое, то служители мои подвизались (то есть сражались. — Ред.) бы за меня, чтобы я не был предан иудеям; но ныне царство мое не отсюда». Пилат не понимает его и повторяет вопрос: «Итак, ты царь?» Это единственное, что интересует префекта. Иисус отвечает: «Ты говоришь, что я царь». Иисус не отвечает на вопрос ни отрицательно, ни положительно. Если он царь, то царствует иным образом, чем обычные правители. Матфей, Марк и Лука тоже приводят этот ответ Иисуса: «Ты это говоришь». Этот ответ потряс первые христианские общины. Затем Иисус объясняет: «Я родился и пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине. Всякий, кто от истины, слушает гласа моего». Пилат ничего не понимает в этих онтологических рассуждениях. Целая культурная пропасть отделяет этого латинянина от еврея Иисуса. И в ответ префект спрашивает внезапно и резко: «Что есть истина?» Правду говоря, Пилата не интересует происхождение этой странной царской власти и ему все равно, что она такое. «Что такое истина?» у него не философский вопрос, который мог бы задать старый мудрец-скептик, а что-то вроде сигнала «сообщение не принято». Иоанн показывает, что Пилат осуждает сам себя: отказываясь слушать Христа, он становится на сторону тьмы.

До первых христиан дошли отголоски сильных слов их учителя и рассказы о том, как уверенно он держался перед римским префектом. Святой Павел говорит об этом в своем первом послании Тимофею: по его словам, Иисус Христос «засвидетельствовал пред Понтием Пилатом доброе исповедание» веры.

Префект, разумеется, слышал о том, что евреи ждут Мессию, и путал это ожидание со стремлением к национальной независимости. Он знал, что часть еврейского народа горячо надеется на приход царя, которого называют Мессия и который восстановит суверенитет Израиля. Он узнал (и, конечно, это было первое, что ему сказали, когда он приехал в Иудею) о восстаниях самозваных царьков (Иуды, сына Езекии; бывшего раба Симона и пастуха Атронгеса). Все эти мятежи безжалостно подавил Вар, наместник Сирии, по приказу которого совершались массовые распятия повстанцев. Пилату было известно, что немного позже воин Бога, сторонник теократии Иуда Галилеянин поднял на восстание крестьян северных областей, протестуя против переписи населения, которую провел для начисления налогов легат Сирии Квириний, и что это восстание тоже пришлось потопить в крови. Значит, еврейские мессии, агитаторы, претендовавшие на звание царя, могли быть опасными возмутителями спокойствия.

Однако Пилат понял, что Иисус не один из таких предводителей. Этот человек был совершенно не похож на предводителя воинов или вожака банды. Префект отлично видел, что Иисус не стремится силой установить свое царство. Вот почему он не отдал приказ искать сообщников Иисуса. Пилат был уверен, что этот человек — ясновидящий, один из тех религиозных безумцев, которых нельзя образумить, но которые явно не представляют никакой опасности. Этот человек не сделал ничего плохого и не имеет никаких политических претензий. Эти израильские истории о Мессии, если они не выходят за пределы чисто религиозных рассуждений в общественную жизнь, не интересуют Пилата. С тех пор как в 6 г. этнархия Иудея, которой управлял Архелай, перешла под контроль римского префекта, в этом регионе наступил мир. Мы можем быть уверены, что Пилат повел бы себя совсем иначе, если бы понял, что человек, которого передали ему первосвященники, нарушал общественный порядок. Несомненно, он с полным спокойствием в душе казнил бы обвиняемого. Ему явно не сообщили о том, с каким воодушевлением толпа с пальмовыми ветвями, символами победы, несколько дней назад приветствовала Иисуса как «царя Израиля». Эта толпа не была зачинщицей вспыхнувшего в Иерусалиме мятежа, о котором упоминает Лука в своем Евангелии. Вот об этом мятеже Пилат слышал и именно из-за него приказал арестовать нескольких разбойников, которых должен был судить тогда же.

Это ясновидец, погруженный в свои мечты, — думает Пилат об Иисусе. В то же время он понимает, что Анна и Каиафа хотят добиться от него смертного приговора под ложным предлогом. Это религиозное дело, это дело евреев, которым Пилат не должен заниматься. Префект раздражен, недоволен, возможно, даже взбешен их поведением. Ему, конечно, нужны первосвященники и партия саддукеев, чтобы поддерживать спокойствие в Иудее, но он чувствует лишь презрение к этим своим слабовольным и в то же время заносчивым сотрудникам. Он хочет держать их в подчинении. Он не забыл унизительную прошлогоднюю историю с золотыми щитами, которая дорого ему обошлась. Как он будет выглядеть, если уступит снова? Его станут считать слабым, будут злоупотреблять его авторитетом. Он окончательно станет их игрушкой!

Зато жена Понтия Пилата слышала об этом добром человеке Иисусе (о ней пишет Матфей, и нельзя представить себе причину, по которой последний редактор этого Евангелия придумал бы такое упоминание; эти сведения Матфей, видимо, получил во время своего расследования в Иерусалиме). Она встревожена. Она видела вещий сон и теперь рассказывает его своему мужу. Пилат внешне дерзок и хвастлив, но в душе он суеверен. Все, что имеет отношение к святыням, вызывает у него страх. И он выходит из своего дворца, идет к первосвященникам и говорит им об Иисусе: «Я не нахожу за ним никакой вины». Префект хочет прекратить дело за отсутствием состава преступления. Первосвященники настаивают (об этом сообщает Лука). Они говорят: «Он возмущает народ, уча по всей Иудее, начиная с Галилеи и до этого места».

Слабым, но все же хоть каким-то основанием для обвинений, выдвинутых первосвященниками, было то, что Иисус был из жившего в Назарете клана потомков царя Давида — из клана, к которому Анна и Каиафа чувствовали только презрение. Они не упустили случая сообщить о происхождении Иисуса Понтию Пилату. Префект понял их с полуслова. Назарет — это в Галилее? Если этот Иисус родом из Галилеи, решение о нем должен принимать Ирод Антипа, который находится сейчас в Иерусалиме — приехал сюда на Пасху, как и в прошлые годы, не столько для молитв, сколько для того, чтобы показать себя на этом торжественном празднике. Почему бы не отправить арестованного к нему?

Иоанн не пишет об этом эпизоде, о нем рассказывает только Лука, который, вероятно, узнал о нем от жены домоправителя Ирода, которая следовала за Иисусом в Галилее, или от Манаена, друга детства тетрарха, о котором Лука пишет в Деяниях апостолов и с которым был знаком в Антиохии. Домоправитель или Манаен, согласно своей высокой должности, вероятно, присутствовал при разговоре префекта с арестованным.

Надо хорошо понимать вот что: хотя Пилат, как хороший колониальный администратор, ищет способ выбраться из этой ловушки и выиграть время, он не выпускает дело Иисуса из своих рук. Он не передает Иисуса тетрарху, который, находясь в Иерусалиме, является частным лицом и не имеет никакой власти. Согласно римскому праву, преступника полагается судить на месте преступления, а не в его родной провинции. Пилат лишь спрашивает еще одно мнение. Другими словами, он откладывает вынесение приговора, чтобы получить дополнительную информацию. Только если Ирод Антипа заявит, что имеет право сам судить этого возмутителя спокойствия, префект сможет отправить Иисуса в суд того места, где он живет: римское право это разрешало. Это умный и хитрый ход. Сделав его, Пилат показывает свое уважение к власти этого правителя, большого друга Тиберия. Он оказал Антипе любезность, скажет потом Юстин. Пилату любопытно узнать, как поведет себя с так называемым «царем иудеев» тетрарх, которому, в отличие от его отца, Рим не пожелал дать титул царя. В то же время он избавляется от давления со стороны первосвященников, которое ему крайне неприятно. Ему пора рассмотреть другие ожидающие его дела.