Пока все это происходило, Эндрю Митчелл обратился к спикеру Палаты общин с просьбой о проведении экстренных дебатов в соответствии с распоряжением 24. Дебаты были назначены на 11 октября, и мы с Элли расположились в галерее для публики Палаты общин. Выступило много достойных людей, но в зале заседаний присутствовали далеко не все члены парламента, и в итоге мы покинули его с чувством сильнейшего разочарования. Тем не менее начало было положено – по крайней мере, теперь в Парламенте заговорили о происходящих в Алеппо зверствах. До тех пор у меня складывалось впечатление, будто депутаты попросту не хотят об этом знать.

За следующие несколько дней погибли еще около четырехсот мирных жителей, в то время как тысячи получили ранения. Были уничтожены еще несколько больниц. Из-за огромного количества пострадавших и истощающихся ресурсов Городской медицинский совет Алеппо едва справлялся. В конечном счете они обратились в ООН с официальным запросом об эвакуации раненых и доставке гуманитарной помощи. В связи с предыдущими нападениями на конвои, однако, их просьбы остались без внимания.

В конце октября я вместе с Муниром вернулся в Сирию, в больницу Баб эль-Хава, чтобы прооперировать раненых, попавших под сильный обстрел вокруг Алеппо. Сирийские власти утверждали, что предоставили людям, желающим покинуть восточный Алеппо, безопасные коридоры, но никто ими не воспользовался – люди не верили гарантиям безопасного прохода, предоставленным правительством.

Следующие две недели число авиаударов сократилось, и, хотя запасы продовольствия и медикаментов таяли, сообщения из Алеппо казались более оптимистичными. Я уже подумал было, что международному сообществу все-таки удалось как-то повлиять на происходящее, но вскоре все началось по новой. В середине ноября с неба посыпались листовки, в которых правительство сообщало людям, что у них есть двадцать четыре часа, чтобы покинуть город по якобы безопасным коридорам, после чего начнется масштабное наступление на восточный Алеппо. На следующий день было нанесено почти две сотни авиаударов и проведено столько же артиллерийских залпов, жертвами которых стали сотни мирных жителей.

Вернувшись домой, я принялся писать во все газеты и выступать на всех телеканалах и радиостанциях, где меня соглашались принять. Я настаивал, что необходимо вывезти этих людей оттуда, причем не по организованным или контролируемым сирийским правительством маршрутам. Но как? Это казалось невыполнимой задачей. С чего вообще было начинать?

В следующие несколько недель я оказался втянутым в причудливый и загадочный мир международной дипломатии и закулисных переговоров. Выносить осаду Алеппо с каждым днем становилось все тяжелее – правительство наступало все активнее, и небольшая территория, удерживаемая повстанцами, где работали мои друзья, почти ежедневно становилась еще меньше. Число пострадавших росло, запасы были на исходе, а угроза становилась все серьезнее.

Мне хотелось помочь всем жителям Алеппо, но я не волшебник, и для меня было чем-то немыслимым вести разговор о десятках тысяч людей. Даже думать о судьбе тридцати коллег, людей, с которыми вместе работал, мне было тяжело. Я решил, что легче сосредоточиться на одном человеке – моем друге Абу Васиме. Я был решительно настроен вывезти его живым и невредимым из восточного Алеппо. Если бы кому-то удалось выбраться вместе с ним, тем лучше.

Такая вот непоколебимая решимость. То, как я раздобыл паспорт для Ландины в Гаити, было одним из примеров. Другим стали события, случившиеся, когда я был молодым консультантом, – полагаю, они проложили мне курс на многие годы вперед.

Я работал в больнице «Чаринг-Кросс», где меня вызвали в приемный покой осмотреть девушку, упавшую в зазор между платформой и поездом на станции «Хаммерсмит». Она пыталась выбраться на платформу, когда поезд тронулся. Ее таз оказался зажатым, и, когда поезд поехал, таз и ноги оказались вывернутыми почти на 180°, в то время как тело оставались в вертикальном положении.

Я пришел в приемный покой в новеньком костюме, подаренном матерью, и увидел истекающую кровью девушку. Ее звали Иветта. На месте ей дали обезболивающее, и теперь она была подключена к аппарату ИВЛ. Она нуждалась в экстренной операции. Ее систолическое давление было угрожающе низким – около сорока. Врачи приемного покоя стремительно ставили капельницы, но я понимал, что, если буду ждать, пока они закончат, девушка умрет. Я снял пиджак, закатал рукава рубашки и попросил дать пару стерильных перчаток и скальпель. Нужно было остановить кровотечение, причем немедленно. Я знал, что следует пережать аорту, и решил добраться до нее самым быстрым способом, чего никто вокруг не ожидал. Должен признать, со стороны это, наверное, выглядело жутко. Я сделал срединный разрез от грудины до лобка, даже не воспользовавшись антисептиком, и быстро поставил зажим на аорту. Ей разворотило весь таз, но с этим можно было разобраться потом, когда давление восстановится.

Мои новые брюки и ботинки были залиты кровью, а пиджак потерялся во всем этом беспорядке. Я быстро переоделся в хирургический халат и зашел в операционную.

Самому мне было не справиться. Я позвонил Джонатану Рамзи, очень уважаемому мной урологу-консультанту, и попросил дежурного хирурга-ортопеда зафиксировать ее таз. К этому времени, поставив зажимы на все кровоточащие вены и артерии, которые только смог найти, я практически остановил кровопотерю. Хирург-ортопед занялся внешней фиксацией ее таза, в то время как мы с Джонатаном обсуждали дальнейшие действия. У нее были огромные рваные раны, затронувшие матку и мочевой пузырь, из которых вытекала кровь. Мочеточникам, по которым моча попадает из почек в мочевой пузырь, срочно требовалась квалифицированная помощь Джонатана. У нас состоялся тяжелый разговор о том, следует ли проводить гистерэктомию. Следовало ли удалить матку или же попытаться сохранить? Если бы мы оставили матку и девушка умерла, это было бы кошмаром, но если бы она выжила, возможно, смогла бы завести детей. Оба варианта были сопряжены с большим риском.

Джонатан залатал ее органы, в то время как я зашил кровеносные сосуды и восстановил кровоснабжение таза и ног. Несколько часов подряд мы накладывали один шов за другим, пока кровотечение наконец не остановилось.

Тем не менее она по-прежнему была в чрезвычайно тяжелом состоянии. Помимо всех остальных проблем, у нее была скальпированная рана таза – кожа физически отделена от нижележащих тканей. Около семи вечера она оказалась в палате интенсивной терапии, но, учитывая тяжесть ее травм, по нашим прикидкам, шансов пережить ту ночь у нее было десять процентов.